Нарочно – и, спору нет, сдуру – бросив ему вызов, я перевела взгляд на стол, за которым мечтала оказаться. Теперь Эмили водила пальцами с французским маникюром по руке Анджело. Он смотрел на нее, и на его губах появилась улыбка. Я заметила, что у нее получилось растопить его сердце, подав ему идею об отношениях, а прикосновениями – ослабить его бдительность.
Эмили наклонилась, что-то прошептала Анджело на ухо и захихикала, а он снова метнул взгляд в мою сторону. Они говорят про меня? Я выставила себя полной дурой, так откровенно пялясь на них? Я схватила бокал шампанского, собираясь выпить его одним глотком.
Вулф обхватил мое запястье и остановил мою руку прежде, чем бокал коснулся губ. Это было спокойное, уверенное прикосновение. Безразличное и пугающее. Прикосновение мужчины.
– Милая, мы уже это обсуждали. Это настоящее шампанское. Взрослое, – сказал он с оттенком откровенной жалости в голосе.
Все сидящие за нашим столом дико загоготали.
– Вот вам и трудности брака с юными девушками, – фыркнул второй сенатор.
Вулф снисходительно приподнял бровь.
– Брак – дело тонкое. И кстати… – Он наклонился. Его равнодушие сменилось сопереживающей гримасой. – Вы оправились от развода с Эдной?
Теперь мой гневный румянец стал почти невыносимым. Мне хотелось придушить Вулфа. Придушить за его дурацкие приколы, за то, что принудил меня к браку, и за то, что чужими руками только что свел Анджело и Эмили.
Я поставила бокал с шампанским на стол и прикусила язык, чтобы удержаться от напоминания, что на балу, где мы познакомились, выпила гораздо больше, но тогда это его не сильно волновало. Вообще-то Вулф даже воспользовался моим опьянением, когда обманом вынудил с ним поцеловаться.
– Прошу меня извинить, – прокашлявшись, сказала я.
Не дожидаясь ответа, встала и направилась в уборную, прекрасно зная, что меня провожают взглядами как мой заклятый враг, так и Анджело с моими родителями и их взоры нацелены на меня подобно заряженному ружью.
Уборные находились в конце банкетного зала. Комнаты для джентльменов и дам располагались напротив друг друга, под внушительной изогнутой лестницей из кованого железа. Я зашла, привалилась к стене, закрыла глаза и, насколько мне позволяла затянутая в корсет грудь, принялась глубоко дышать.
Дыши.
Просто дыши.
Мне на плечо легла чья-то рука, а ключицу обхватили тонкие пальцы. Я резко открыла глаза и, взвизгнув, отпрыгнула, ударившись головой о кафельную плитку.
– Господи помилуй!
Это была мама. Вблизи ее лицо казалось настороженным, постаревшим и почти чужим. Словно за одну ночь она стала старше лет на десять. Гнев, который я к ней питала последние три дня, улетучился. Ее глаза покраснели и опухли от слез, а в обычно великолепной копне каштановых волос появились седые волоски.
– Как дела, vita mia?
Вместо ответа я кинулась ей в объятия, захлебнувшись слезами, которые сдерживала с той минуты, как Вулф усадил меня в свой блестящий черный «Кадиллак». Разве могла я не быть к ней снисходительнее? Мама казалась такой же несчастной, какой чувствовала себя я.
– Ненавижу тот дом. Я не ем. Почти не сплю. И в довершение всего… – я шмыгнула носом и, отстранившись от мамы, для выразительности посмотрела ей в глаза, – Анджело теперь встречается с Эмили. – Я чувствовала, как от волнения таращу глаза.
– У них всего лишь первое свидание, – заверила мама и, обхватив меня руками, похлопала по спине.
Я затрясла головой, уткнувшись носом в ее шею:
– Не понимаю, почему меня вообще это волнует. Я выхожу замуж. Все кончено.
– Солнышко…
– Почему, мама? – Я снова выскользнула из ее объятий и поплелась к великолепным раковинам, чтобы оторвать немного бумаги прежде, чем у меня потечет макияж. – Что на папу нашло, почему он так поступил?
Я смотрела на нее в отражении зеркала. Ее плечи поникли в немного свободном ей черном платье, и я поняла, что она тоже плохо питалась.
– Твой отец редко делится со мной своими замыслами, но, поверь, ему тоже нелегко далось это решение. Мы до сих пор потрясены случившимся. Нам лишь хочется, чтобы ты искренне дала шанс сенатору Китону. Он хорош собой, богат, у него отличная должность. Ты не можешь выйти за человека ниже себя по положению.
– А выхожу за монстра, – процедила я.
– Ты можешь быть счастлива, amore.
Я покачала головой, а потом запрокинула ее и громко расхохоталась. Не маме это объяснять. У нее связаны руки. Я испытывала много негативных эмоций к отцу, но делиться своими мыслями и тем более заявлять о них во всеуслышание – все равно что лить цианистый калий на открытую рану. Мамин взгляд заметался между мной и дверью, и я поняла, о чем она думает. Нам пора выходить. Люди начнут задавать вопросы. Тем более когда увидят, что я плакала. Для мафии жизненно необходимо соблюдать приличия. Папина репутация может оказаться под угрозой, если начнут подозревать, что молодой перспективный сенатор, что недавно вышел на сцену, хорошенько его прижал.