– Знать не знаю.
– Когда вы уходили, ваш муж проснулся или еще спал?
– Спал.
– Вам не кажется странным, что, как только вы вышли из дому, он сразу проснулся, в спешке собрался и…
– Ему могли позвонить.
Очко в пользу вдовы.
– У вашего мужа было много деловых знакомств?
– Деловых? Он уже много лет как свернул торговлю.
– Зачем же он тогда регулярно ходил в контору?
– Когда я спрашивала, он говорил, что ходит туда пыль протирать. Вот что он мне говорил.
– Значит, синьора, вы утверждаете, что вчера, когда ваш муж вернулся из конторы, не происходило ничего необычного?
– Ничего. По крайней мере до девяти вечера.
– Что случилось после девяти вечера?
– Я выпила два таблетки снотворного. И спала так крепко, что не открыла бы глаза, даже если бы дом стал рушиться.
– Значит, если синьору Лапекоре звонили или к нему кто-то приходил, – вы ничего бы об этом не знали?
– Точно так.
– У вашего мужа были враги?
– Нет.
– Вы уверены?
– Да.
– Друзья?
– Один. Кавальер Пандольфо. Они созванивались по средам и ходили поболтать в Албанское кафе.
– Синьора, подозреваете ли вы кого-нибудь…
Комиссар не успел договорить.
– Подозревать не подозреваю. Я уверена.
Монтальбано подскочил на кресле, Галлуццо пробормотал:
– Черт подери!
– И кто же это мог быть?
– Кто мог быть, комиссар? Его любовница. Ее зовут Карима, через «К». Она туниска. Они встречались в конторе по понедельникам, средам и пятницам. А этот мерзавец говорил, что ходит туда прибираться.
Глава четвертая
Первое воскресенье прошлого года пришлось на пятое января. Вдова сказала, что это роковое число выжжено у нее в памяти каленым железом.
Ну вот, когда она выходила из церкви после полуденной мессы, к ней подошла синьора Коллура, та, что торгует мебелью.
– Синьора, – говорит, – передайте своему мужу, что вчера привезли то, чего он ждал.
– А что это?
– Диван-кровать.
Синьора Лапекора поблагодарила и пошла домой, а в голове у нее, как сверло, вертелась мысль: и на что ему диван-кровать? Хотя ее мучило любопытство, она ничего не спросила у Аурелио. Короче говоря, дома этот диван так и не появился. В воскресенье через две недели она подошла к продавщице мебели.
– Знаете что? Диван-кровать по цвету не подходит к стенам.
Выстрел был сделан вслепую, но попал в цель.
– Синьора, мне же сказали, что он должен быть темно-зеленый, под цвет обоев.
В одной из комнат в конторе были темно-зеленые обои. Вот куда этот негодяй поставил диван-кровать!
Тринадцатого июня прошлого года – это число также запечатлелось у нее в памяти – она получила первое анонимное письмо. С июня по сентябрь их пришло три.
– Вы можете мне их показать? – спросил Монтальбано.
– Я их сожгла. Я не храню всякие мерзости.
В трех анонимных письмах, составленных в лучших традициях из букв, вырезанных из газет, было написано одно и то же: дескать, муж ваш Аурелио три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, встречается с женщиной, туниской по имени Карима, известной как проститутка. Эта женщина приходит к нему по утрам или после обеда. Иногда она покупает в соседнем магазине принадлежности для уборки, но все знают, что ходит она к синьору Аурелио заниматься развратом.
– А не случалось вам… где-нибудь пересекаться? – осторожно спросил Монтальбано.
– Вы имеете в виду, комиссар, не видала ли я, как эта потаскуха входит или выходит из конторы моего мужа?
– К примеру.
– Я до такого не опускаюсь, – гордо ответила синьора, – но кое-что было. Грязная тряпка.
– Испачканная помадой?
– Нет, – еле выдавила из себя вдова и слегка покраснела. – В общем, это были трусики, – добавила она после паузы, краснея еще гуще.
Монтальбано и Галлуццо приехали на Гранет, когда все три магазина на этой короткой улочке уже закрылись. Дом № 28 оказался совсем небольшим: первый этаж, на три ступеньки выше уровня тротуара, и еще два. У двери прибиты три таблички. Одна из них гласила: «Аурелио Лапекора – Экспорт-Импорт. Первый этаж», вторая – «Каннателло Орацио, нотариальная контора», и третья – «Анджело Беллино, адвокат по торговым делам. Последний этаж». Они открыли дверь ключами, которые комиссар взял из стола в кабинете. Первая комната была собственно конторой: массивный красного дерева письменный стол XIX века, столик с печатной машинкой «Оливетти» сороковых годов, четыре металлических стеллажа, забитых старыми папками. На письменном столе стоял телефон. Стульев в комнате было пять, но один, сломанный, убрали в угол. А в соседней комнате… Соседняя комната, с уже известными темно-зелеными стенами, казалась частью совсем другой квартиры: вымыта до блеска, с широким диваном-кроватью, телевизором, музыкальным центром, тележкой, полной разных ликеров, мини-холодильником и ужасной фотографией обнаженной женщины, выставившей на всеобщее обозрение свой зад. Рядом с диваном стояла тумбочка с ночником, подделкой под «либерти», ящик ломился от презервативов всех видов.
– Сколько лет было убитому? – спросил Галлуццо.
– Шестьдесят три.
– Мир его праху! – сказал полицейский, восхищенно присвистнув.
Ванная была под стать темно-зеленой комнате: сверкающая, оснащенная биде, ванной с душем и огромным зеркалом, в котором можно было увидеть себя с головы до пят.
Они вернулись в первую комнату, порылись в ящиках письменного стола, открыли несколько папок. Самые свежие письма оказались трехлетней давности.
Этажом выше, в офисе нотариуса Каннателло, послышались шаги. Нотариуса нет на месте, сообщил им тощий и печальный секретарь лет тридцати. Он сказал, что бедный синьор Лапекора приходил в контору просто чтобы скоротать время. В эти дни там убиралась красивая туниска. А, вот еще он вспомнил: в последние месяцы довольно часто его навещал племянник – так по крайней мере представил его бедный синьор Лапекора, когда однажды они столкнулись в дверях. Лет тридцати, брюнет, высокий, хорошо одет, ездит на БМВ цвета серый металлик. Он, должно быть, много жил за границей, этот племянник, потому что говорит с чудным акцентом. Нет, о номере машины он ничего не может сказать, не обратил внимания. Вдруг он переменился в лице, словно смотрел на собственный дом, разрушенный землетрясением. Насчет этого преступления у него есть свое мнение, сказал секретарь.
– То есть? – поинтересовался Монтальбано.
Наверняка это сделал обычный молодой отморозок, которому не хватило денег на наркотики.
Снова спустившись на первый этаж, Монтальбано позвонил из конторы синьоре Антоньетте.
– Извините, почему вы мне не сказали, что у вас есть племянник?
– Потому что у нас нет племянников.
– Возвращаемся в контору, – сказал Монтальбано, когда они были уже в двух шагах от комиссариата.
Галлуццо не решился даже спросить, что они там потеряли. В ванной рядом с темно-зеленой комнатой комиссар уткнулся носом в полотенце, глубоко вдохнул и принялся что-то искать в тумбочке возле раковины. Извлек оттуда пузырек с духами «Volupte»[3] и протянул его Галлуццо:
– Подушись.
– Что надушить?
– Задницу, – последовал неминуемый ответ.
Галлуццо плеснул немного духов себе на щеку. Монтальбано придвинулся поближе и понюхал. Все сходилось, это был тот же аромат жженого сена, который он почуял в кабинете в квартире Лапекоры. Для верности он принюхался еще раз.
Галлуццо улыбнулся:
– Доктор, если нас тут увидят, так ведь… черт-те что подумают.
Не ответив, комиссар подошел к телефону.
– Алло, синьора? Извините, что я вас снова беспокою. Ваш муж пользовался духами? Нет? Спасибо.
В кабинет Монтальбано вошел Галлуццо.
– Пистолет Лапекоры был зарегистрирован восьмого декабря прошлого года. Так как у него не было разрешения на ношение оружия, он мог только хранить его дома.