«Что-то, – подумал комиссар, – его не на шутку беспокоило в последнее время, если он решил купить оружие».
– Что будем делать со стволом?
– Пусть здесь лежит. Галлу, вот тебе ключи от конторы, ступай туда завтра рано утром, зайди внутрь и жди. Постарайся, чтобы тебя никто не видел. Если туниска не знает, что произошло, завтра, в пятницу, придет, как обычно.
Галлуццо поморщился.
– Вряд ли она не знает.
– Почему? Кто ей скажет?
Комиссару почудилось, что Галлуццо отчаянно пытается уклониться от темы.
– Ну знаете, как это бывает, ходят слухи…
– Уж не ты ли, случаем, проболтался своему шурину-журналисту? Смотри мне, если это так…
– Комиссар, клянусь вам, ничего я ему не говорил.
Монтальбано ему поверил: Галлуццо врать не станет.
– Как бы там ни было, в контору все равно ступай.
– Монтальбано? Это Якомуцци. Я хотел поставить тебя в известность о результатах экспертизы.
– Ради всех святых, Якомуцци, дай дух переведу, а то сердце у меня от нетерпения выскочит. Господи, как же я волнуюсь! Ну вот, чуть-чуть поуспокоился. Поставь меня в известность, как ты выражаешься на своем несравненном канцелярите.
– Во-первых, ты неисправимый говнюк, во-вторых, окурок сигареты от обычной «Национале» без фильтра, в собранной на полу лифта пыли не обнаружено ничего необычного, а что касается кусочка дерева…
– …это простая спичка.
– Именно.
– У меня дыхание сперло, я на грани инфаркта. Вы открыли мне глаза на убийцу.
– Монтальба, иди к черту.
– Куда приятней компания, чем ты. Что было у него в кармане?
– Платок и связка ключей.
– А о ноже что скажешь?
– Кухонный, им много пользовались. Между ручкой и лезвием застряла рыбья чешуя.
– И все? А тебе не пришло в голову выяснить, была это чешуя трески или рыбки султанки? Попытайся узнать, не заставляй меня терзаться в сомнениях.
– Да что ты так взвился?
– Якому, попробуй пошевелить мозгами. Если бы мы, не дай бог, оказались посреди Сахары и ты бы сказал мне, что на ноже, которым убили туриста, нашел рыбью чешую, – это еще могло бы, повторяю, только могло бы что-то означать. Но что толку в рыбьей чешуе у нас в Вигате, где из двадцати тысяч жителей девятнадцать тысяч девятьсот семьдесят едят рыбу?
– А остальные тридцать почему не едят? – опешил Якомуцци.
– Остальные тридцать – грудные младенцы.
– Алло? Говорит Монтальбано. Позовите, пожалуйста, доктора Паскуано.
– Не кладите трубку.
Самое время завести любимую сицилийскую песенку…
– Алло, комиссар? Доктор просил его извинить, он сейчас занят вскрытием этих двоих из Костабьянки, которых мафия выгнула колесом и привязала ноги к шее[4]. Что касается вашего убитого, доктор просил вам передать, что здоровье у него было завидное, если бы не убили, дожил бы до ста лет. Один ножевой удар, нанесен уверенной рукой. Убийство совершено между семью и восьмью часами утра. Еще что-нибудь?
В холодильнике он нашел макароны с брокколи и, поставил их в духовку разогреваться. На второе горничная Аделина приготовила зразы из тунца. Полагая, что в обед только перекусил, он счел своим долгом съесть все. Включил телевизор, хороший местный «Свободный канал», где работал его друг Николо Дзито, красный внутри и снаружи. Дзито комментировал убийство на «Сантопадре», а оператор давал крупный план пулевых отверстий в рубке управления и темного пятна, которое могло быть кровью. Вдруг в кадре появился Якомуцци, он что-то разглядывал сквозь лупу, стоя на коленях.
«Шут гороховый!» – разозлился Монтальбано и переключил на «Телевигату», где работал Престиа, шурин Галлуццо. И здесь тоже оказался Якомуцци, только уже не на судне, теперь он делал вид, что снимает отпечатки пальцев в лифте, где был убит Лапекора. Монтальбано выругался, вышел из комнаты и швырнул об стену какую-то книжку. Вот почему Галлуццо так мямлил, знал, что новость уже всем известна, но ему не хватило духа сказать об этом. Конечно, это Якомуцци предупредил журналистов, чтобы лишний раз попасть на телевидение. Он не мог удержаться, привычка выставлять себя напоказ у этого типа достигла таких размеров, что в этом отношении он мог сравниться только с бездарным актером или писакой, чьи книги выходят тиражом в сто пятьдесят экземпляров.
Теперь на экране маячил Пиппо Рагонезе, политический комментатор новостей. Поговорим о подлом нападении тунисцев на наше судно, которое мирно рыбачило в итальянских территориальных водах, то есть на священной родной земле. Вернее, конечно, не на земле, а в море, но в любом случае на родине. Правительство, будь оно не таким мягкотелым, как нынешнее, где заправляют крайне левые, жестко отреагировало бы на подобную провокацию, которая…
Монтальбано выключил телевизор.
Раздражение, вызванное выходкой Якомуцци, никак не проходило. Расположившись на веранде с видом на пляж, он выкурил одну за другой три сигареты, глядя на залитое лунным светом море. Пожалуй, голос Ливии его успокоит, поможет заснуть.
– Алло, Ливия, как дела?
– Так себе.
– У меня был тяжелый день.
– Ах вот как?
Что за муха ее укусила? И тут он вспомнил, что утренний разговор завершился размолвкой.
– Я тебе звоню, чтобы извиниться за свое хамство. И не только из-за этого. Если бы ты знала, как я скучаю…
Кажется, перебрал.
– Ты правда по мне скучаешь?
– Да, очень.
– Слушай, Сальво, в субботу утром я сяду на самолет и еще до обеда буду в Вигате.
Ужас, только Ливии здесь не хватало.
– Ну что ты, милая, для тебя это так хлопотно…
Если уж она что-то вбила себе в голову, то становилась упрямее калабрийки. Сказала – в субботу утром, значит, приедет в субботу утром. Надо будет завтра позвонить начальнику полиции, подумал Монтальбано. Прощайте, спагетти в чернилах каракатицы!
На следующий день часов в одиннадцать, так как в комиссариате ничего не происходило, Монтальбано лениво побрел на спуск Гранет. В первом магазине на этой улице вот уже шесть лет торговали хлебом. Булочник и его помощник слышали, что владельца конторы в доме № 28 убили, но не были с ним знакомы, даже не видели никогда. «Быть такого не может», – подумал он и, как настоящий легавый, принялся задавать вопрос за вопросом, пока до него не дошло, что синьор Лапекора до своей конторы добирался по другой стороне улицы. Поэтому в продуктовом магазине в доме № 26 прекрасно знали – а как же! – бедного синьора Лапекору. Знали и туниску – как ее звали? – Кариму – да, красивая женщина! При этих словах хозяин и его служащие не сдержали улыбки. Ну конечно, руку на отсечение мы не дадим, но такая милашка одна в доме с таким мужчиной, как бедный синьор Лапекора – для своего возраста он был еще ой-ей-ей! Да, племянник у него был, наглый такой, надменный. Он часто парковал машину прямо впритык к двери магазина, и однажды синьора Миччике, которая весит сто пятьдесят килограммов, застряла между машиной и дверью… Нет, номер не помним. Вот если бы было как раньше, «ПА» – значит, из Палермо, «МИ» – из Милана, тогда другое дело…
В третьем, и последнем, магазине на Гранет продавалась бытовая техника. Его хозяин, синьор Дзирконе Аджелло, стоял за прилавком и читал газету. Конечно, он знал этого беднягу – сам он здесь торгует уже десять лет. Когда синьор Лапекора проходил мимо – в последние месяцы только по понедельникам, средам и пятницам, – всегда здоровался. Такой был хороший человек! Да, и туниску видел – красивая бабенка. Да, и племянника видел иногда. Племянника и друга племянника.
– Какого друга? – удивился Монтальбано.
Оказалось, синьор Дзирконе видел этого друга по крайней мере три раза: он приезжал вместе с племянником, и они заходили в дом. Ну, лет тридцати, блондинистый, полноватый. Больше нечего сказать. Номер машины? Шутить изволите? Да сейчас по этим номерам не разберешь, где турок, а где христианин! БМВ цвета серый металлик, вот и все, а сочинять он не хочет.
4
В подлиннике «incaprettato» – словарь Джанни Бонфильо, составленный для читателей Камиллери, указывает, что ноги привязываются к шее уже после убийства