Мало-помалу наш разговор перекинулся на генетическое программирование. Сергей Комаров, не упоминая о моей теории, утверждал, что «генератор» парадоксального сна периодически включается каждые девяносто минут жизни человека, независимо от того, спит он или бодрствует. Это была гипотеза моего ныне покойного коллеги и друга, американского исследователя Натаниэля Клейтмана, одного из первооткрывателей так называемого «REM-сна».
— Если моя гипотеза верна, — продолжал Сергей, — то вы должны согласиться с тем, что система генетического программирования должна функционировать также во время бодрствования, пусть во сне она и гораздо более эффективна.
— Может и так, — заметил я, — но нет ни одного доказательства того, что «генератор» парадоксального сна функционирует в скрытом виде в период бодрствования. Гипотеза Клейтмана об «основном цикле покоя-активности» (basic rest-activity cycle, или BRAC) проверялась во множестве лабораторий Европы и США, и результаты почти неизменно были отрицательными. (Я-то хорошо знал, что вещество GB169 было неактивно во время бодрствования. Может, Сергей нарочно хитрил, чтобы выпытать у меня правду?)
Ганс Л. прервал мои рассуждения, обратившись к Сергею.
— Вы говорите о генетическом программировании! Но как оно может происходить? За счет какой мозговой активности?
Я парировал тем, что это может происходить с помощью тета-ритма, который возникает в лимбической системе, и особенно выражен в гиппокампе.
— Если бы удалось изменить этот ритм с помощью электростимуляции или введения каких-то веществ, то эту гипотезу можно было бы проверить. Вашу гипотезу, Herr Professor, — добавил он с дружеской улыбкой, повернувшись ко мне.
А этот Ганс умен, черт его побери! И откуда он только знает о важности тета-ритма?
— Дорогой мой Ганс, — сказал я, — проверить-то это можно только на крысе! А как зарегистрировать тета-ритм у человека без вживления внутримозговых электродов — заколдовать его, что ли? Ведь это невозможно в первую очередь по этическим причинам, верно?
— Hans is a very clever scientist[45], — заметил Сергей.
Ганс достал из папки листы с записями. Это были спектры тета-ритма, записанного у человека. Очень четко были видны пики тета-ритма, соответствующие каждому периоду парадоксального сна в течение всей ночи.
— Как вам удалось записать эти спектры? — спросил я. — Наверное, регистрация сделана у больного, скорее всего, эпилептика, которому с лечебными целями вживили глубинные электроды в гиппокамп.
— Nein. Я их зарегистрировал у здорового испытуемого, студента-добровольца. Просто с помощью этих маленьких чипов.
И он показал мне пару электродов, по диаметру и толщине не превышающих полтаблетки аспирина. Оказывается, достаточно закрепить эту пару на скальпе в нужном месте и использовать хорошую программу для выделения сигналов из шума…
— И где же эти места, куда вы помещаете эти чипы? — спросил я.
— А вот это секрет. Top secret! — ответил он, вновь улыбнувшись.
Оказалось, что эти чипы были недавно изготовлены на Украине. Там некоторые заводы, ранее изготовлявшие микросхемы для управления ракетами, были по конверсии переориентированы на работы в области нанотехнологий, и их продукция зачастую превосходила таковую самых знаменитых японских и американских фирм.
— Результаты просто поразительные! Почему вы не представили их на конгрессе? — спросил я.
— Мои опыты пока что classified, засекречены, — ответил он. — Кроме того, проведена только одна регистрация, которую я и привез сюда специально, чтобы вам продемонстрировать, Herr Professor!
Надо бы и мне срочно раздобыть парочку таких чипов, но как?
— А вы не хотите поработать в моей лаборатории в Лионе? — спросил я у Ганса. — Вы могли бы приехать, как Сергей, на Соросовскую стипендию.
— Никаких «соросов» мне больше не положено, — усмехнулся он. — Я теперь гражданин объединенной Германии.
— Но я бы мог раздобыть для вас какую-нибудь другую стипендию…