— Ах да! В самом деле, прекрасная мысль. У нашей коллеги, что, есть какой-то стимулятор?
— О да, мануальный, если вы меня понимаете…
— Понимаю, понимаю, — усмехнулся Перуккио. — Однако будьте осторожны! Вы так экипированы, будто собираетесь наделать глупостей в Венеции и расплатиться сердечным приступом. Опасайтесь инфаркта, будет очень жаль не увидеть вас здесь на будущий год. Arrivederci.
Он сделал было несколько шагов вниз по улице, но потом вновь вернулся ко мне.
— Кстати, друг мой, насчет мэтра Экарта, вы знаете, что в Абано есть музей?
— Нет еще. Я знаю только про музей в Монтегротто.
— Пойдемте посмотрим, весьма любопытно, это здесь, рядом.
Он увлек меня за собой в парк, где из травы выступали развалины оснований акведуков и римских бань. По соседству находился маленький музей, и Перуккио подвел меня к недавно откопанным статуям.
— Гляньте-ка на эти две малютки, — сказал он.
И он указал мне на две бронзовые статуэтки, позеленевшие за прошедшие века, каждая сантиметров по пятнадцать в длину. Они изображали спящих. Один из них спал на боку, положив голову на правую руку, а другой на спине, вытянув руки вдоль тела. У каждого был громадный фаллос в состоянии полной эрекции.
Часто можно обнаружить изображения сатиров или приапов с эрекцией, но эти статуи всегда стоящие, их персонажи бодрые и резвящиеся, — сказал Перуккио. — Но изображения спящих с эрекцией — чрезвычайно редки. Я не исключаю даже, что такие обнаружены впервые…
Статуэтки были датированы III веком до нашей эры. Значит, римляне уже знали, что эрекции могут происходить во сне. Я сразу вспомнил эпиграмму Марциала, содержащую намек на ночной приапизм: «Jam, nisi per somnum, non arrigis» («Твой член теперь твердеет только во сне»). Знали ли римляне о связи между эрекцией и сновидением? Несомненно, иначе — откуда эти статуи? Может, это изображение эрекции во время сновидений было представлено уже в «сцене у колодца» в Даско, наскальном изображении, сделанном кроманьонцами более пятнадцати тысяч лет назад? Там можно заметить человека с эрекцией, лежащего на боку, возле птицы (которая изображает само сновидение или же душу, покидающую тело во время сновидения). Эта связь, не оставалась ли она сокрытой в течение двадцати веков христианского пуританизма, вплоть до ее переоткрытия в 1965 году моим другом Фишером, великим физиологом, ставшим психоаналитиком?
Я вспомнил о Глории Земински, сексоонейрологе. Почему, в самом деле, психоаналитикам после открытия Фишера никогда не приходило в голову укладывать пациентов на кушетку, просить рассказать, что им снилось, и одновременно вызывать эрекцию с эякуляцией у мужчин или оргазм — у женщин? Почему бы остатки сновидений, то есть души, не связать с остатками удовольствия с целью излечения от неврозов?
Эта поистине гениальная идея осенила меня по возвращении в отель «Теодорих».
Хотя я зашел в ресторан с небольшим опозданием, но понял, что мое прибытие не прошло незамеченным. Людвиг Манн оторвался от книги, глянул на меня с любопытством, улыбнулся и поприветствовал взмахом руки. «Круппы» были совершенно ошарашены моим появлением и сухо ответили на мое привычное «Guten Abend».
— Как вы помолодели, профессор, — сказала Наташа, поигрывая своей большой ручкой. — Похоже, что в Абано вы воспользовались моими советами. Вы скоро нас покинете и переедете в «Киприани»?
— Я уезжаю завтра утром, — ответил я. — Может, увидимся в Венеции? Я сохраню о вас чудесные воспоминания… Мы могли бы почаще общаться.
— Может быть, может быть… chi lo sa? — ответила она.
«Может быть — что? Увидимся в Венеции или будем чаще общаться? И почему бы нам не разделить наши сновидения», — подумал я напоследок.
Людвиг Манн поджидал меня у входа в кафе.
— Еще пивка, дружище? По последней, поскольку, как я понимаю, вы нас покидаете. Вот уж поистине волшебное превращение, прямо из куколки в бабочку. Любопытный эффект фанго, вы не находите? Вы стали таким шикарным, светским, прямо как на модной гравюре, и этот золотой «ролекс», который никого не оставил равнодушным. Вы в самом деле стали другим человеком, не так ли? Как вам удалось начать эту новую жизнь?
— Prosit, — сказал я, поднимая бокал. — Это и есть моя настоящая жизнь, которую я нашел, сбросив шкуру старого ученого. Простите меня за то, что я вас покидаю, дружище. Лечение фанго закончено, и я отправляюсь в Венецию и «Киприани», где есть столько чудесных вещей, которые нужно увидеть, вкусить, услышать, потрогать, поласкать…
— А как же ваши исследования? — спросил он.
— Какие исследования? Вся эта онейрология, онейрофизиология, с этим покончено. Слишком долго я брел в туннеле сплошных ошибок, блуждал в лабиринте ошибочных или смутных идей. Покончено с вами, конгрессы ученых ослов, смешных и тщеславных! Покончено с вами, мои пептиды, медиаторы и синапсы! Верите ли вы, что существует синапсы между душой и мозгом?