Факел давал резко ограниченный небольшой круг света; за его пределами стеной стояла непроглядная ночь. Не было в вышине ни единой звезды, луны словно и не существовало никогда — сплошная непроглядная ночь. Только его слабенький факел сдерживал ее натиск, и то, что такой маленький свет защищал от тьмы, казалось чудом.
Никогда раньше Спенсу не приходилось задумываться о чуде света. И вот сейчас он дивился тому, как оно свершалось на его глазах. Даже слабенький источник света оказался сильнее могучих сил ночи. Наверное, так и должно быть.
Порыв ветра наотмашь хлестнул пламя факела. Спенс вскинул руку, чтобы оградить огонек, но поздно. Факел погас. Тьма нахлынула со всех сторон, стремясь поглотить его, словно какой-то огромный хищник. Спенсу казалось, что он слышит его торжествующий рев в предвкушении близкой победы. В самом деле, что стоило такому громадному зверю сокрушить маленького беззащитного Спенса? Он уже чувствовал удушающую черноту, стиснувшую его словно в железном кулаке.
Некий чужой разум, контролировавший тьму, сам бывший ее душой и сердцем, тянулся к нему и вот-вот готов был схватить. Спенс отшатнулся от смертельно опасного прикосновения, словно от скользкой рептилии, но успел оценить мощь хаоса, стоящего за ним. Что он перед ним? Ничтожество. А что надо этому зловещему исполину? Убить. И не только его, Спенса, но вообще всех, в ком еще остается хоть малейший проблеск света.
Спенс невольно издал мучительный крик, полный безысходности. В этом крике слились все несправедливости, испытанные им в жизни, разочарование и безнадежность — сумма всех его самых глубоких страхов и неудач.
Крик истаял во тьме, наползавшей на него, проникавшей в него, становящейся его частью, все растущей и растущей. Но отдаленным уголком сознания, еще свободным от тьмы, Спенс понимал, что и отчаяние, и ненависть, и все другие черные безымянные страхи порождены не им, хотя он и держал их в самой глубине своего существа; нет, они принадлежали все той же тьме, были ее частью, рождены ей. Они долго стремились выйти наружу, чтобы погасить его искру, частичку света, принадлежавшую ему и только ему.
И вот они готовы вырваться, усилить тьму, породившую их. Наверное, это конец; они победят.
Сопротивление Спенса ослабевало, вытекало из него, словно вода из треснувшего кувшина. Тьма одолеет, и тогда наступит чудовищное безумие, самое полное, какое только можно представить. Погаснуть, как его несчастный факел, казалось ему последней, несправедливостью. Зачем бороться? За что? За обладание крошечным отблеском света, о котором он никогда не просил и которого не искал?
Откуда-то из самой глубины его существа вырвался еще один крик: «Нет!» Что-то в нем бросало вызов подступающему концу. Но крик замер во тьме.
А затем пришел звук, пронзивший его ледяным кинжалом — смех! Жестокий смех, исходящий из самого сердца тьмы.
Этот дерзкий смех раздавил его. Спенс понял, что его последние мысли будут о бессмысленно растраченной жизни.
— Господи! — Спенс заплакал. — Спаси меня!
Дрожь пробежала по всему существу тьмы, как будто ей нанесли неожиданную рану. А затем единственный луч света, тоньше волоса, прорезал тьму и замерцал перед ним. Спенс протянул руку к свету и почувствовал, как внутри него рождается музыка. Свет был живым, в нем было столько жизни, сколько не было смерти во всей тьме. Он обладал силой, стократно превосходящей силу тьмы, и эта сила влилась в искру Спенса, наполнив его новым сиянием.
Голос из света заговорил с ним.
— Зачем ты проводишь свою жизнь во тьме? — спросили его.
Спенс не мог ответить. Он не мог говорить.
— Выходи на свет, — продолжал Голос, — и ты найдешь то, что ищешь.
Спенс взглянул на сияющую нить света и высоко над собой услышал страшный рвущийся звук, как будто само небо разрывалось пополам. Он зажал руками уши, пытаясь спасти их от оглушительного треска.
Во тьме появилась трещина. Из нее струился свет. На мгновение Спенсу показалось, что он заключен внутри огромного яйца, и сквозь трещину в скорлупе вливается свет из большего внешнего мира.
Сквозь треск он услышал яростный вопль тьмы, разрываемой на части и сжигаемой светом. Свет обрушился на Спенса. Он подставил ему лицо.
С ужасающим грохотом тьма обрушилась и отхлынула, свет же наоборот вспыхнул ярче десяти тысяч солнц. Его сила и живая энергия проникли внутрь Спенса, покалывая каждую пору, каждый квадратный сантиметр его кожи. Свет наконец проник в него, растворяя плоть и кости, выжигая из души остатки тьмы. Он ощущал его как огонь, уничтожающий все нечистое, накопившееся за жизнь, пожирающий клочки тьмы, таившиеся глубоко в его сущности, очищающий каждый атом его существа.
И пришел момент, когда Спенс осознал, что он и Свет — едины, он сам превращался в живой луч света. И он рос, расширялся, становился бескрайним, не знавшим ни начала, ни конца. Но тот Свет, истинный, живой Свет, который сотворил с ним это чудо, все еще где-то безмерно далеко перед ним, могущественный, спасительный Свет…
Он едва прикоснулся к источнику жизни, и теперь она текла внутри него и через него, и так будет всегда. Он стал вечным. Он знал, что родился, чтобы быть частью этого великого Света и жить в нем вечно.
Эта мысль возникла в нем ответом на музыку Света, песней без слов, бесконечно взмывающей все выше и выше, все чище…
Спенс склонился над спящим Аджани. Лес притих; до рассвета оставалось еще не меньше часа, хотя сквозь кроны деревьев наверху уже проступали розоватые краски. Сверчки в высокой траве и среди ветвей ближайших кустов музыкально стрекотали, наполняя ночь умиротворяющими звуками.
— Аджани, проснись, Аджани! — Он слышал медленное, ритмичное дыхание друга, Спенсу жалко было будить его, но он настолько переполнился новыми ощущениями, что ждать было невтерпеж. — Аджани!
Аджани проснулся легко, как кошка. Сел, настороженно осмотрелся.
— Что случилось? — Он повертел головой. — Вроде все спокойно?.. — Часовой бандитов наблюдал за ними издалека; винтовка покоилась у него на коленях. Их положение не изменилось. Аджани недоумевал.
— Аджани, я Его видел! — Дрожал не только голос Спенса, руки его тоже тряслись от возбуждения.
— Кого? — Аджани заглянул Спенсу в лицо и увидел странный свет, наполнявший глаза друга.
— Создателя! Творца всего этого, — Спенс указал рукой на окружающие их джунгли, — Творца тебя и меня, всей вселенной!
— ?..
— Я видел Сущего Бога! Он говорил со мной! — Спенс неуверенно протянул руку к Аджани. Пока он не произнес эти слова вслух, он не до конца осознавал видение. Только теперь полный смысл того, что с ним случилось, ворвался в него, лишив возможности говорить. Он ошеломленно замолчал.
— Спенс! С тобой все в порядке? — Аджани потряс его за плечо.
— Да… Я в порядке. — Спенс опустил голову и смущенно улыбнулся. — Я сон видел…
— Ну-ка, рассказывай, — потребовал Аджани. — Я, знаешь ли, привык серьезно относиться к твоим снам.
Глава 9
— Я здесь, Орту. — Хокинг смотрел на неподвижную фигуру перед собой. Прошло немало времени с тех пор, как он был во дворце, и Хокингу показалось, что его хозяин выглядит еще более истощенным, чем когда-либо.
— Почему ты здесь? — Орту говорил с Хокингом, не поднимая головы, словно продолжал спать. Только Хокинг знал, что Орту никогда не спит.
— Ты сказал, что тебе нужен Рестон… — начал Хокинг.
— Тогда почему его здесь нет? — Голос хозяина был холодным, тон угрожающим.
— Он уже идет, Орту. Сюда идет.
— Откуда ты знаешь? — Орту медленно поднял голову. Его светящиеся глаза смотрели на Хокинга с отвращением.
— Это было непросто, Орту. Мне пришлось принять… э-э, разные меры.
— Молчать! Помни, с кем говоришь! Ты опять не выполнил приказ. У тебя есть что сказать в свое оправдание?
— Моя вина. Рестон сбежал — он обманул нас. Но…
— Кто эти люди, которых ты привел с собой? Зачем они здесь?