— Пойдем, — сказал Вугдо, проталкиваясь мимо Лафайета, и чуть не столкнул его с ветки. — У меня есть кое-что из выпивки, чтобы подкрепиться после всего пережитого за этот день.
О'Лири прижался к ветке, за листву которой ухватился, чтобы не упасть. Сисли оттащила его.
— Ради неба, Тазло, перестань вести себя так, будто ты не был одним из лучших атлетов Таллатлона. Ты меня срамишь.
— Ладно, только дай мне время, чтобы ноги к небу привыкли. — Он закрыл глаза и сконцентрировался. — Это смешно, Сисли, — сказал он, — но когда я полностью расслабляюсь и мой разум как бы освобождается, а тело Тазло становится своим, я начинаю вспоминать. Ах! Крохотные фрагменты воспоминаний будто проплывают по воздуху в солнечный день, и я глубоко ныряю над зияющей бездной и даже хожу по вертикали…
— Ну конечно, Тазло, ты все это проделывал достаточно часто.
— И… даже с закрытыми глазами я тебя чувствую. Ты стоишь там, в шести шагах, и разговариваешь с кем-то, а Генбо, кажется, ушел… в том направлении.
— Ну конечно, мы ощущаем друг друга, — голос Сисли прозвучал озадаченно. — Как же еще можно найти дорогу в гнездо после дальнего полета?
— Думаю, в этом есть смысл. А чтобы ходить по веткам, нужно лишь правильно настроить ум, да?
— Правильно, — хихикнула Сисли. — Ты такой торжественный и целеустремленный, будто собираешься выполнить нечто небывало смелое и важное, а требуется всего лишь пройти вниз по дорожке.
— Я думаю, все относительно, — сказал Лафайет и смело последовал за ней на звуки музыки.
Жизнь в Таллатлоне весьма приятная, все продумано, рассеянно отмечал Лафайет, расслабившись на ночном празднике. Не одна причина повеселиться, так другая. Сегодняшний бал, например, в честь второй недели со дня его реабилитации. Подбродивший сок булфрута тек рекой. Воздушные танцоры были искусны и грациозны в тонких шарфах и вуалях. Жареный птичий корм на вкус лучше жареного бифштекса, а Сисли все время рядом и такая любящая и внимательная невеста, какой только может пожелать мужчина. Только одна эта мысль гасила его энтузиазм.
— Но в конце концов все кончится хорошо, — в десятый раз убеждал он себя. — Как только я догадаюсь, как вернуться в свое тело, Тазло Хаз будет в своем. Он сможет рассказать довольно невероятную историю, но все это можно будет свалить на удар по моей голове. А когда все утрясется, он и Сисли будут жить счастливо.
«Все это верно, — сказал он себе. — Только до тех пор, пока ты не увлекся и не провел брачную ночь с невестой».
— Это опять напоминает мне, что, может быть, прямо сейчас это пернатое подобие чистильщика отхожих мест ухаживает за Дафной!
«Не более, чем ты ухаживаешь за Сисли».
— Ты хочешь сказать, что он ее поцеловал?
«А ты бы не стал?»
— Конечно, но это разные вещи. Когда я целую Сисли, это просто… просто по дружбе.
«И он тоже. Ты можешь на это рассчитывать».
— Да я этому пернатому в волчьей шкуре… я ему и второе крыло сломаю!
«Надеюсь, ты подождешь, пока он вернется в птичью шкуру».
— Тазло, с кем ты разговариваешь? — спросила Сисли.
— А… просто с парнем по имени О'Лири. Он в некотором роде плод моего воображения. Или, может быть, я — плод его воображения. Это философский вопрос.
— Это не тот, которым был ты, когда еще бредил?
— Я мог упомянуть это имя. Но сейчас мне намного лучше, да? — Он мигнул, чтобы не мерещились двойники, и улыбнулся, глядя в глаза девушки, в которых застыл вопрос.
— В конце концов мне удалось слияние, и я ходил по веткам и ел птичий корм, и…
— Тазло, ты пугаешь меня, когда так говоришь. Это будто… будто ты играешь роль вместо того, чтобы быть собой.
— Не думай об этом совсем, милая, — серьезно сказал Лафайет. — Тебя сводит с ума то, что сказал старик Уиззи. Какая ерунда! Вот это и в самом деле захватывает умы. Возможно, просто был какой-нибудь несчастный агент Центральной с коротким циклом в схеме вероятности и совсем без всякого злого умысла.
— Безвредный, да? — раздался совсем рядом недоброжелательный голос. Уизнер Хиз сердито смотрел с высоты нескольких футов. Его насест оказался сбоку от крошечного столика, за которым сидели Лафайет и Сисли. — Я наблюдал за тобой, Хаз, или кто ты там. Ты ведешь себя ненормально. Ты не так чувствуешь…
— Конечно, он еще немного странный, — выпалила Сисли. — Он еще не совсем оправился от удара по голове!
— Уходи, Уигги Хиг, — презрительно кинул Лафайет. — Или Хиггли Уиг. Твое гнусное бормотание раздражает меня. Ночь создана для любви. Особенно сегодняшняя, здесь, на вершине дерева. Дома никогда в это не поверят… — Он повел рукой, как бы охватывая бумажные фонарики, растянутые на ветвях, и весело одетых крылатых мужчин и женщин, которые всюду весело порхали, и луну, плывущую высоко в небе.
— Дома? Где бы это могло быть? — колко спросил Смотритель.
— Это просто риторическая фраза, — быстро вмешалась Сисли. — Оставьте его в покое, Уизнер Хиз! Он никому не причиняет вреда!
— Никто из них не причинял — сначала. А потом они начинали… изменяться. Ты не помнишь, девочка, ты была слишком маленькая. Но я это видел! Я видел, как Булбо Виз начал превращаться в чудовище прямо у нас на глазах!
— Но Тазло не превращается в чудовище, — сказала Сисли и взяла его за руку.
— Разумеется, нет, — сказал Лафайет и погрозил крылатому старцу пальцем. — Я все тот же прежний я, кто бы это ни был. Пропади ты, Уиз, то есть Хиз… — Он замолчал, так как что-то пролетело мимо его лица. Повернувшись на плетеном табурете, он увидел большое красновато-коричневое перо, падающее сквозь листву вниз.
— Кто-то сбрасывает оперение? — искренне удивился он. За первым пером последовало второе. Что-то коснулось его руки выше локтя: третье перо! Он начал делать движения, словно чистился. — Что… что случилось? — спросил он и сдул пушистое перышко с верхней губы.
— О, нет… Тазло, нет! — взвизгнула Сисли.
— А-га! — завопил Уизнер Хиз.
— Хватай его! — рявкнул Вугдо.
— Кого? — спросил Лафайет, выискивая жертву глазами. На свой вопрос он тут же получил ответ: его схватили, заломили руки и потащили в центр танцевального павильона среди перьевых облаков.
— Что все это значит? — кричал Лафайет. — Я выполнил ваше условие или нет? — Он неожиданно смолк, когда заметил свое несломанное крыло в руках у толпы таллатлонцев, которые во все глаза пялились на него. Даже когда он неподвижно стоял и смотрел, с него упал еще пучок перьев и закружился в воздухе, подхваченный неожиданным порывом ветра.
— Не совсем, захватчик умов, — проскрежетал Уизнер Хиз. — Не совсем!
Четверо крылатых мужчин с хорошо развитой мускулатурой уткнули в Лафайета толстые жерди длиной в десять футов и таким образом лишили его возможности передвигаться в центре опустевшего ажурного павильона. Вокруг него собралось все население, разделившись по кастовой принадлежности на десять кругов. Все глаза устремились на него.
Сисли не было, ее унесли братья. Она плакала. Куда бы ни бросил взгляд Лафайет, нигде не было ни одного дружелюбного лица.
— Не торопитесь, пожалуйста, — попросил он, когда его больно ткнули в ребра концом жерди. — Я могу летать, не забывайте! Знаю, что все это выглядит не лучшим образом, но я попытаюсь объяснить, если вы хотя бы… о-о-х! — Его просьба была грубо прервана сильным толчком в живот.
— Не трудись понапрасну, мы знаем, как обращаться с тебе подобными, — крикнул Уизнер Хиз. Он потирал руки, прыгая за спинами тех, у кого были жерди, с живостью десятилетнего и распределял порядок построения толпы.
— Вы — туда, назад на несколько шагов! Так! Теперь вы, леди. Просто подойдите, займите пустое место. Вы, высокий, отодвиньтесь назад! Теперь, Пивло Пу, ты и Куигли встаньте сюда… сомкнитесь.