— Это я, — вздохнул он, и глаза его наполнились слезами. Он провел рукой по виску.
— Я — Матье Заилль, — сообщил я. — Мы с вами переписывались по поводу…
— О, синьор Заилль! — Его лицо оживилось, он схватил меня за руки, прижал к себе и расцеловал сухими, обветренными губами сперва в левую щеку, потом в правую, а затем снова в левую. — Разумеется, это вы. Я так рад, что вы здесь.
— Вас непросто найти, — сказал я, когда он ввел меня в кабинет. — Я не ожидал увидеть столь… — Мне хотелось сказать «убогую», но закончил фразу я иначе: — …непринужденную обстановку.
— Вы хотите сказать, что рассчитывали увидеть пышное правительственное здание, переполненное служащими, вином и дивной музыкой, исполняемой в углу прикованным к пюпитрам струнным ансамблем? — с горечью спросил он.
— Вообще–то нет, — начал я. — Это не…
— Что бы весь мир ни думал о нас, синьор Заилль, Рим — не богатый город. Какими бы средствами ни располагало правительство, оно предпочитает не тратить их на нелепое украшательство своих чиновников. Большинство правительственных учреждений расположены в скромных домах, вроде этого. Далеко от идеала, но наши головы больше заняты работой, нежели тем, что нас окружает.
— Да, несомненно, — сказал я, испытывая уместную неловкость из–за его филантропического настроя.
— Хотите бокал вина? — спросил он, очевидно готовый перейти от своей диатрибы к делу, когда я устроился в легком кресле напротив его стола, прямо под зловеще накренившейся Пизанской башней папок и бумаг. Я сказал, что выпью того же, что и он, и Карлати дрожащей рукой наполнил мне бокал, пролив изрядное количество на поднос, где стояла бутылка. Я с улыбкой принял подношение, а он уселся напротив, надел очки, потом снял, пристально глядя на меня и, очевидно, пытаясь понять, нравится ему то, что он видит, или нет.
— Странно, — в итоге сказал он, покачав головой. — Я ожидал увидеть человека постарше.
— Я старше, чем выгляжу, — признался я.
— По тому, что я слышал о вашей деятельности, мне показалось, что вы — человек весьма утонченный. — Я попытался воспротивиться комплименту, но Карлати лишь отмахнулся: — Я не хотел вас оскорбить, — продолжал он. — Я лишь хотел сказать, что ваша репутация выдает в вас человека, посвятившего всю свою жизнь постижению искусства. Сколько же вам лет, сорок? Сорок один?
— Хорошо бы, — улыбнулся я. — Но, клянусь вам, жизненного опыта у меня более чем достаточно.
— Думаю, вам следует знать, — сказал синьор Карлати, — что идея пригласить вас в Рим принадлежит не мне.
— Понимаю… — медленно кивнул я.
— Лично я убежден, что культурой Италии заниматься должны итальянцы, а за вложениями государственного капитала в Риме должны следить римляне.
— Такие, как вы? — вежливо спросил я.
— Вообще–то я из Женевы. — Он выпрямился на стуле и слегка одернул сюртук.
— Вы даже не итальянец?
— Это не значит, что я не могу держаться принципов. Я испытываю те же чувства к иностранцам, принимающим решения в правительстве моей страны. Вы читали Борсиери[31]?
Я покачал головой:
— Нет. Кое–что время от времени, но не вчитывался.
— Борсиери говорит, что итальянцы должны забыть о своих художественных устремлениях и вместо этого изучать произведения литературы и искусства других народов, чтобы адаптировать их для этой страны.
— Не уверен, что это так. — Я сомневался, полагая, что Карлати значительно упрощает идеи Борсиери.
— Он пытается превратить нас в нацию переводчиков, синьор Заилль, — продолжил Карлати, глядя на меня с недоверием. — Италия. Страна, породившая Микеланджело, Леонардо, великих писателей и художников Возрождения. Он хочет, чтобы мы отбросили все наши национальные достижения и импортировали идеи из других стран. И мадам де Сталь[32] тоже, — добавил он и, произнося ее имя, сплюнул на пол; я едва не подпрыгнул от такого проявления чувств. — «L’Avventure Letterarie di un Giorno»! — вскричал он. — Вы, синьор, — живое воплощение этих тенденций. Вот почему вы здесь. Чтобы уничтожить нашу культуры и насадить свою. Это часть заговора, цель которого — опорочить итальянцев и лишить их уверенности в себе. Рим превратится в маленький Париж.
Я на минуту задумался над этим: не следует ли мне указать на нелогичность его доводов? В конце концов, он и сам был воплощением того, что осуждал. Он — швейцарец, не итальянец. Его доводы, весьма спорные теоретически, вряд ли стоили таких эмоций, к тому же взгляды его, претворенные в жизнь, привели бы его на другую сторону Альп, где он бы занялся карьерой часовщика или дирижировал местным отделением Общества любителей йодлей. Я подумал, не сказать ли ему об этом без околичностей, но промолчал. Я ему не нравился. Мы только что познакомились, но я ему уже не нравился — в этом я был уверен.
— Я бы хотел узнать побольше о своей работе, — в итоге сказал я, надеясь сменить тему разговора. — Служебные обязанности, о которых вы упомянули в своем письме, весьма увлекательны, но не вполне определенны. Подозреваю, вы можете рассказать о них куда больше. Например, перед кем я должен отчитываться? Кто будет давать мне указания? Чьи планы я должен претворять в жизнь?
Синьор Карлати выпрямился на стуле и с горькой усмешкой посмотрел на меня, сведя ладони домиком у переносицы. Он помедлил, прежде чем ответить, и, сообщив, кто́ пожелал, чтобы я вошел в состав римского правительства, и от кого я буду получать инструкции, посмотрел на мое изумленное лицо.
— Вы здесь, — отчетливо произнес он, — по распоряжению и согласно желанию самого Папы. Вы встретитесь с ним завтра днем в его апартаментах в Ватикане. Похоже, слухи о ваших заслугах достигли даже его ушей. Какая удача для вас.
Он настолько застиг меня врасплох, что я разразился смехом; реакцию эту, насколько я смог понять по отвращению, написанному на его лице, он посчитал типичной для столь вульгарного французского иммигранта.
Когда мы познакомились, Сабелле Донато было тридцать два года. Темно–каштановые волосы, туго стянутые в пучок на затылке, и большие зеленые глаза — самое пленительное в ее лице. Она имела привычку смотреть искоса, чуть отвернувшись, точно следила за каждым вашим движением краем глаза; эта женщина считалась одной из трех общепризнанных римских красавиц того времени. Кожа у нее была не столь темной, как у тех итальянцев, что все время проводят на свежем воздухе, — ее окутывала аура многоопытности, европейской тайны, хотя была она всего лишь дочерью простого сицилийского рыбака.
Ее представили мне на приеме, устроенном графом де Джорвэ и его супругой, на котором их дочь Изобел исполняла отрывки из «Танкреда»[33]. С графом я познакомился несколькими неделями ранее, на одном из многочисленных официальных обедов, которые был вынужден посещать в связи с моей новой должностью. Граф сразу же мне понравился — круглолицый человека, чье тело предательски выдавало пристрастие к хорошей еде и вину, он хотел поговорить со мной об оперном театре, над которым, как он слышал, я работаю.
— Я не ошибся, синьор Заилль, не так ли? Это будет лучший оперный театр в Италии, я в этом уверен. Перещеголяем «Ла Скалу»?
— Не знаю, откуда у вас такие сведения, граф, — с улыбкой ответил я, вертя в руках бокал портвейна. — Как вам известно, пока не было сделано никаких заявлений о том, на что будет направлено основное финансирование.
— Ах полноте, синьор. Всему Риму известно, что Его Святейшество намеревается построить театр. Его навязчивое желание превзойти Ломбардию началось еще до его возвышения. Поговаривают, что он считает, будто ваши с ним отношения сходны с отношениями Леонардо и…
— Право, граф, — возразил я, изумившись, но отчасти — польщенный. — Это абсурд. Я всего лишь чиновник. Даже если мы планируем построить оперный театр, я ведь не архитектор, я всего лишь назначен следить за тем, чтобы средства использовались по назначению. Творчество я оставляю другим, более талантливым людям.
Он снова рассмеялся и ткнул меня под ребра пухлым указательным пальцем.
31
Пьетро Борсиери (1786—1852) — итальянский писатель, публицист, патриот, участник миланского восстания 1848 г., основатель антиавстрийского журнала «Il Consiliatore». Ниже упоминается его эссе «Литературные похождения одного дня, или советы порядочного человека разным писателям», посвященное итальянскому романтизму (1816).
32
Анна Луиза Жермена де Сталь (1766—1817) — французская писательница, теоретик литературы, публицист, одна из основательниц романтической школы во Франции.