— Давайте не будем перегибать палку, — сказал Мартин; лицо у него слегка покраснело — без сомнения, ему хотелось, чтобы этих двадцати минут и вообще всего разговора не было. — Я лишь хотел сказать, что мы могли бы сделать его немного поживее. Я не хотел, чтобы вы подумали, будто…
— Мартин, — оборвал его я, — боюсь, что именно поэтому я пригласил вас сегодня. Вас обоих, — великодушно добавил я, хотя решительно не собирался обсуждать эти вопросы с Полли. Я полагал, что этим он займется сам. — Мне очень жаль, но шоу закончено. Мы его закрываем. Мы обсудили этот вопрос и поняли, что пришло время для достойного ухода.
— А что же я буду делать? — спросил он. Казалось, он всем телом вжался в кресло, плечи повисли, кожа побледнела и пошла пятнами; он смотрел на меня так, точно я его отец или агент, кто–то ответственный за его будущую карьеру. — Вы ведь не собираетесь засунуть меня в какую–нибудь чертову викторину? А для документальных фильмов у меня не хватает терпения. Ведущим, я полагаю. Я мог бы делать новости. Вы об этом думаете?
Он хватался за соломинку, и на миг я испугался, что он заплачет.
— Ничего, — сказала Полли, констатируя за меня очевидное. — Ты ничего не будешь делать. Тебя только что уволили. Верно, Матье?
Я тяжело выдохнул носом и уставился в пол. Терпеть не могу подобные ситуации, но мне приходилось так делать и раньше, если возникала необходимость, и, клянусь, я смогу с этим справиться и теперь.
— Да, — сухо сказал я. — Боюсь, так оно и есть, Мартин. Мы прекращаем действие контракта с тобой.
Ни одна уважающая себя свинья не стала бы жить в квартире моего племянника Томми.
Пару лет назад, когда, он записал хитовую пластинку, у него хватило благоразумия вложить деньги в недвижимость и приобрести пентхаус с двумя спальнями и видом на Темзу. Единственная ценность, которой он владел, и мне казалось невероятным, что за все это время он так и не продал ее, чтобы спустить деньги на свои химические потребности, предпочитая одалживаться у меня, вызывая мое негодование. Я подозревал, что владение собственностью является для него символом стабильности, в которой он так отчаянно нуждался.
В его квартире были высокие потолки и роскошные окна, из которых открывался вид на реку. Они занимали почти всю стену, от пола до потолка, и я, как ребенок, стоял перед ними, наклонившись вперед, положив руки на стекло, и смотрел вниз, наслаждаясь упоительным головокружением. Сама же гостиная, в которой я находился, была ужасна — я мог лишь удивляться, кто или что за разновидность амебы может жить здесь, не испытывая желания залезть под душ каждые пять минут. Некогда приличный диван был завален газетами и модными журналами, пол усыпан бутылками, опрокинутыми банками и стаканами, большая часть которых была забита раздавленными окурками и/или остатками косяков. В углу рядом с большим захламленным креслом валялся использованный презерватив; я смущенно уставился на него, пораженный грязью, меня окружающей. И это, изумленно подумал я, человеческий дом.
Я открыл окно — оно выходило на узкий, обнесенный перилами балкон — и вышел наружу. Внизу по Темзе плыла лодка, по набережной прогуливались парочки и семейства. Вдалеке виднелся Тауэрский мост и Парламент — этот вид всегда производил на меня впечатление.
— Дядя Мэтт.
Я повернулся и увидел Томми — он вышел из спальни в одних шортах, натягивая через голову белую — в кои–то веки — футболку. Он собрал свои длинные, до плеч, волосы в конский хвост, однако несколько прядей выбились и обрамляли, бледное, как у призрака, лицо. Глаза у него были красные, обведенные темными кругами, но еще краснее был нос — нервно подергиваясь, он пламенел от излишеств последнего времени. Я покачал головой — мне стало жаль его; всякий раз, когда, как я считал, мы могли бы как–то сблизиться и он мог бы выжить, случалось что–нибудь подобное, и я понимал, что все тщетно. Он был похож — я отнюдь не склонен к гиперболам — на саму Смерть.
— Как ты можешь?.. — начал я, окидывая взглядом Вьетнам, окружавший меня, но он поспешно оборвал меня.
— Прошу тебя, не начинай, — раздраженно сказал он. — Мне и без того фигово. Небольшая вечеринка прошлой ночью. Очень поздно лег.
— Ну слава богу, что у тебя не всегда так, — сказал я. — А то ты здесь подхватишь «черную смерть» или что–нибудь в этом роде. А мне довелось повидать, что она делает с людьми; в этом нет ничего хорошего.
Он расчистил немного места, я нервно присел на краешек дивана, а он устроился в позе лотоса в кресле, поджав под себя ноги, чтобы согреться. Я хотел было предложить закрыть окно, но решил, что не стоит — здесь и так не хватало кислорода, — а когда посмотрел на него, мое внимание снова привлек презерватив, жалко валявшийся неподалеку от него. Томми проследил за моим взглядом, затем взял газету, бросил ее поверх, и широко улыбнулся. Я подумал: как же долго резинка будет там валяться, погребенная под прессой, разводя на ковре колонии бог знает каких бактерий.
— У нас проблема, — сказал я, и он широко зевнул.
— Я знаю, — ответил он. — Я тоже получил письмо.
— От Хокнелла?
— Именно.
— Со сценарием?
— Он прислал его, но у меня не было времени читать. Было некогда с вечеринкой и все такое, к тому же я работаю по восемнадцать часов в день всю неделю.
— Ну а я прочел.
— И?
— О, полная чепуха, — невольно рассмеялся. — Я хочу сказать, он вообще ничего из себя не представляет. Мы не можем себе позволить продюсировать такое… — я покачал головой. — Некоторые диалоги…
Дверь одной из спален открылась, и оттуда появилась молодая женщина, облаченная в мужские трусы и майку. Она вышла не из комнаты Томми, и явно не была беременна, поэтому я понял, что это не Андреа. Она показалась мне смутно знакомой — певица или актриса, что–то в этом роде. Я знал ее по таблоидам и глянцевым журналам — ее естественной среде обитания. Она бросила на нас взгляд, плечи ее страдальчески обмякли, и она со стоном вернулась в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Томми посмотрел, как она уходит, достал пачку сигарет и закурил. Его ресницы слегка затрепетали, когда первая порция никотина вошла в легкие.
— Это Мерседес, — пояснил он, кивнув на закрывшуюся дверь.
— Какая Мерседес? — спросил я.
— Просто Мерседес, — поджал плечами он. — Обходится без фамилии. Как Шер[82] или Мадонна. Ты должен ее знать. Лучшие продажи среди танцевальных записей в этом году. Она здесь с Карлом и Тиной из моего шоу. Они вчера вечером пересеклись. Вот повезло ублюдку.
Я кивнул.
— Хорошо, — сказал я, не желая вникать в сексуальные экзерсисы молодежи. — Вернемся к Ли Хокнеллу…
— Да пошел он, — просто сказал Томми, отмахнувшись от меня. — Скажи ему, что его сценарий — дерьмо и нет ни малейшего шанса, что ты или я будем заниматься этим. Что там он собирается делать, идти в полицию?
— Вообще–то может, — сказал я.
— С чем? У него нет доказательств. Не забывай, ты не убивал его отца. И я тоже. Мы просто разрулили ситуацию, вот и все.
— Но это нарушение закона, — сказал я. — Послушай, Томми. Меня совершенно не заботит, что он может сделать или не сделать. В свое время мне доводилось сталкиваться с куда более крутыми мерзавцами, поверь мне, и я бывал в куда более неприятных ситуациях, чем эта. Просто мне не нравится, когда меня шантажируют, вот и все, я хочу избавиться от него. Я не люблю… сложности. Справлюсь я сам, тебе нет нужды беспокоиться, но я хотел убедиться, что ты сознаешь, что происходит.
— Отлично, спасибо, — сказал он и на минуту замолчал. Я встал, собираясь уходить.
— Как… Андреа? — спросил я, сообразив, что никогда раньше не осведомлялся о ней.
— Она здорово, — ответил он, его глаза оживились, когда он посмотрел на меня. — Уже на шестом месяце. Отлично выглядит. Она скоро придет — если хочешь, подожди немного, познакомишься.
— Нет–нет, — сказал я, надеясь преодолеть море хлама, преграждавшего мне путь к двери. — Все в порядке. Я приглашу вас обоих на ужин или еще куда–нибудь в ближайшее время.