Томми — невинную жертву, хотя все, что Тара насочиняла о его личной жизни, недалеко от истины, — вызвали в офис исполнительного продюсера в понедельник утром после публикации и сообщили, что если бы мисс Моррисон назвала его по имени, его бы немедленно уволили. Поскольку она этого не сделала, и они не могут доказать, что она говорит именно о нем, ему делается официальное предупреждение. Он несет ответственность за своих поклонников, сказали ему, — девочек, мечтающих выйти за него замуж, мальчиков–подростков, которые с суеверным ужасом следят за его борьбой с раком яичка. Продюсеры признают, что он, несомненно, — самый популярный персонаж сериала, но без колебаний прикончат его в автомобильной катастрофе, пристрелят или наградят СПИДом, если он снова выйдет за рамки приличий.
— Вы говорите о моем герое, разумеется, — сказал Томми. — Вы проделаете это с ним.
— Что–то вроде, — пробурчали ему в ответ.
Инцидент привел к тому, что мой племянник пережил пару ужасных месяцев: таблоиды преследовали его по ночам, желая выяснить, что он ест, вдыхает, глотает, курит или вкалывает, кого он целует, трогает, лапает, кого оскорбляет действием или трахает, — и это лишь усугубило проблемы, возникшие из–за образа жизни, который они сами ему когда–то навязали, лишь бы увеличить свои тиражи. Ничего другого ни от кого из Томасов я и не ожидал, но совсем не обрадовался, что к его проблемам приложила руку мисс Моррисон, о чем и сообщил ей при бурной встрече несколько дней спустя. Я умею держать себя в руках, но, богом клянусь, в тот раз с собой не совладал. С тех пор мы соблюдаем дистанцию. Меня мало заботит ее переход на новые пажити — мне теперь даже нравится эта идея. У нас Тара — большая рыба в маленьком пруду. Мы сделали ее звездой. Второразрядной звездочкой второразрядного канала, но тем не менее — звездой. Она еще поймет, что жизнь с «Тетушкой»[26] куда сложнее.
Поэтому тем вечером, поедая паштет, слушая Вагнера и попивая вино, я хотел расслабиться и выкинуть из головы события дня. До моего следующего визита на станцию оставалось целых семь дней, и коллеги получили строжайшие инструкции не беспокоить меня — за исключением совсем уж крайних случаев. Поэтому я несколько опешил, когда кто–то позвонил в мою дверь, и на пути к ней про себя молился, чтобы это оказалась просто неполадка звонка, а за дверью бы никого не было.
Но на пороге, ероша от нетерпения волосы, стоял мой племянник.
— Томми, — удивленно произнес я. — Уже очень поздно. Я собирался…
— Дядя Мэтт, мне нужно с тобой поговорить, — сказал он и, оттолкнув меня, вошел в квартиру. Я со вздохом закрыл дверь, а он направился прямиком в гостиную: шестое чувство подсказало ему, что там найдется выпивка. — Ты сказал, что дашь мне денег! — вдруг закричал он. Голос у него дрожал, и на миг мне показалось, что он сейчас заплачет. — Ты обещал мне…
— Томми, пожалуйста, сядь и успокойся. Я забыл. Извини. Я собирался переслать их тебе, верно? Это вылетело у меня из головы.
— Но ты же дашь мне денег, правда? — взмолился он, схватив меня за плечи, и только поэтому я удержался, чтобы в раздражении не толкнуть его на диван. — Потому что если ты не дашь, дядя Мэтт, они меня…
— Я выпишу тебе чек прямо сейчас, — быстро сказал я, отходя от него к письменному столу в углу комнаты. — Честное слово, Томми, это просто недоразумение. Неужели обязательно врываться ко мне посреди ночи и нарушать мой покой? О какой сумме у нас шла речь? Тысяча, да?
— Две, — быстро поправил меня он, и в отсветах камина я заметил, как сильно он вспотел. — Мы говорили о двух тысячах, дядя Мэтт. Ты обещал мне две…
— О, ради бога, я дам тебе три. Так лучше? Три тысячи фунтов, хорошо?
Он кивнул и быстро закрыл лицо ладонями, но через секунду уже отнял руки и улыбнулся:
— Я… я прошу прощения за это.
— Все в порядке.