— Но это правильный адрес, я уверен, — сказал я, протягивая ему письмо. Мужчина бросил на него взгляд, затем указал куда–то наверх.
— Конторы этажом выше. Карлати я не знаю, но, может быть, он где–то там.
— Благодарю вас, — сказал я, осторожно ретируясь. Он резко захлопнул дверь, и женщина вновь принялась за свою визгливую ораторию. Рим переставал мне нравится.
На следующем этаже на двери имелась латунная табличка с выгравированной надписью «Канцелярия», под ней висел изящный серебряный колокольчик; я дернул единожды и пригладил левой рукой волосы. На сей раз дверь открыл высокий худой мужчина с орлиным носом и седыми волосами: он страдальчески уставился на меня. Казалось, ему потребны такие усилия, чтобы выговорить: «Чем могу помочь?», что я испугался, как бы он не рухнул на месте от переутомления.
— Синьор Карлати? — осведомился я, стараясь говорить как можно вежливее и сердечнее.
— Это я, — вздохнул он, и глаза его наполнились слезами. Он провел рукой по виску.
— Я — Матье Заилль, — сообщил я. — Мы с вами переписывались по поводу…
— О, синьор Заилль! — Его лицо оживилось, он схватил меня за руки, прижал к себе и расцеловал сухими, обветренными губами сперва в левую щеку, потом в правую, а затем снова в левую. — Разумеется, это вы. Я так рад, что вы здесь.
— Вас непросто найти, — сказал я, когда он ввел меня в кабинет. — Я не ожидал увидеть столь… — Мне хотелось сказать «убогую», но закончил фразу я иначе: — …непринужденную обстановку.
— Вы хотите сказать, что рассчитывали увидеть пышное правительственное здание, переполненное служащими, вином и дивной музыкой, исполняемой в углу прикованным к пюпитрам струнным ансамблем? — с горечью спросил он.
— Вообще–то нет, — начал я. — Это не…
— Что бы весь мир ни думал о нас, синьор Заилль, Рим — не богатый город. Какими бы средствами ни располагало правительство, оно предпочитает не тратить их на нелепое украшательство своих чиновников. Большинство правительственных учреждений расположены в скромных домах, вроде этого. Далеко от идеала, но наши головы больше заняты работой, нежели тем, что нас окружает.
— Да, несомненно, — сказал я, испытывая уместную неловкость из–за его филантропического настроя.
— Хотите бокал вина? — спросил он, очевидно готовый перейти от своей диатрибы к делу, когда я устроился в легком кресле напротив его стола, прямо под зловеще накренившейся Пизанской башней папок и бумаг. Я сказал, что выпью того же, что и он, и Карлати дрожащей рукой наполнил мне бокал, пролив изрядное количество на поднос, где стояла бутылка. Я с улыбкой принял подношение, а он уселся напротив, надел очки, потом снял, пристально глядя на меня и, очевидно, пытаясь понять, нравится ему то, что он видит, или нет.
— Странно, — в итоге сказал он, покачав головой. — Я ожидал увидеть человека постарше.
— Я старше, чем выгляжу, — признался я.
— По тому, что я слышал о вашей деятельности, мне показалось, что вы — человек весьма утонченный. — Я попытался воспротивиться комплименту, но Карлати лишь отмахнулся: — Я не хотел вас оскорбить, — продолжал он. — Я лишь хотел сказать, что ваша репутация выдает в вас человека, посвятившего всю свою жизнь постижению искусства. Сколько же вам лет, сорок? Сорок один?
— Хорошо бы, — улыбнулся я. — Но, клянусь вам, жизненного опыта у меня более чем достаточно.
— Думаю, вам следует знать, — сказал синьор Карлати, — что идея пригласить вас в Рим принадлежит не мне.
— Понимаю… — медленно кивнул я.
— Лично я убежден, что культурой Италии заниматься должны итальянцы, а за вложениями государственного капитала в Риме должны следить римляне.
— Такие, как вы? — вежливо спросил я.
— Вообще–то я из Женевы. — Он выпрямился на стуле и слегка одернул сюртук.
— Вы даже не итальянец?
— Это не значит, что я не могу держаться принципов. Я испытываю те же чувства к иностранцам, принимающим решения в правительстве моей страны. Вы читали Борсиери[31]?
Я покачал головой:
— Нет. Кое–что время от времени, но не вчитывался.
— Борсиери говорит, что итальянцы должны забыть о своих художественных устремлениях и вместо этого изучать произведения литературы и искусства других народов, чтобы адаптировать их для этой страны.
— Не уверен, что это так. — Я сомневался, полагая, что Карлати значительно упрощает идеи Борсиери.
— Он пытается превратить нас в нацию переводчиков, синьор Заилль, — продолжил Карлати, глядя на меня с недоверием. — Италия. Страна, породившая Микеланджело, Леонардо, великих писателей и художников Возрождения. Он хочет, чтобы мы отбросили все наши национальные достижения и импортировали идеи из других стран. И мадам де Сталь[32] тоже, — добавил он и, произнося ее имя, сплюнул на пол; я едва не подпрыгнул от такого проявления чувств. — «L’Avventure Letterarie di un Giorno»! — вскричал он. — Вы, синьор, — живое воплощение этих тенденций. Вот почему вы здесь. Чтобы уничтожить нашу культуры и насадить свою. Это часть заговора, цель которого — опорочить итальянцев и лишить их уверенности в себе. Рим превратится в маленький Париж.
31
Пьетро Борсиери (1786—1852) — итальянский писатель, публицист, патриот, участник миланского восстания 1848 г., основатель антиавстрийского журнала «Il Consiliatore». Ниже упоминается его эссе «Литературные похождения одного дня, или советы порядочного человека разным писателям», посвященное итальянскому романтизму (1816).
32
Анна Луиза Жермена де Сталь (1766—1817) — французская писательница, теоретик литературы, публицист, одна из основательниц романтической школы во Франции.