— Хорошо сказано, — проворчал Брокл.
— Неужели ты не понимаешь? — почти умоляюще сказал Кари. «А они теперь одного роста», — подумала Джесса, глядя на мать и сына, стоящих лицом к лицу. — Не понимаешь?
Гудрун улыбнулась, почти печально.
— Нет, — ответила она, — не понимаю. А ты должен знать, что теперь одного из нас ждёт смерть.
Её слова прозвучали как удар грома. Брокл шагнул вперёд, но она не обратила на него внимания.
— Я никогда не знала тебя, Кари, — сказала Гудрун. — Мы с тобой всегда были как две стороны зеркала.
— Но ведь это можно исправить, — прошептал он.
— Нет, уже ничего не исправишь. Слишком поздно, мой сын. Слишком поздно.
И вдруг Гудрун и Кари исчезли. Джесса вскрикнула от удивления и досады, Брокл разразился проклятиями.
— Где они? — рявкнул он, оборачиваясь туда, где только что стоял Греттир. Но там тоже никого не было.
Глава двадцать шестая
Что меня вопрошать? Зачем испытывать?
Кари стоял в темноте.
Вокруг было много невидимых людей; он чувствовал, как их мысли пытаются проникнуть в его сознание, и решительно прогнал их прочь. Он знал, это был мир духов, царство призраков. Здесь всё могло случиться, поэтому Кари зажёг огонь, который осветил комнату.
Он находился в крохотной комнатёнке, чуть больше каморки. В углу стояла грязная кровать, в очаге лежала кучка остывшей золы. Через маленькое окошко под потолком струился свет звёзд.
Он узнал это место. Воспоминания вызвали острую горечь и тоску, и Кари почувствовал, как сжалось его сердце и оцепенело сознание.
Он молча опустился на серое одеяло и осторожно потрогал магические спирали и завитушки, нацарапанные углём на стене.
— Зачем я здесь? — тихо спросил он.
— Потому что из всех мест на земле этого ты боишься больше всего. — Она прислонилась к влажной стене, наблюдая за ним, как делала когда-то. — Твои друзья ведь не знают об этом, не так ли? О ночных кошмарах, которые снились тебе в этой комнате? Даже Брокл об этом не знает, верно?
Кари сжался, подогнув под себя колени. Вместо ответа он принялся раскачиваться взад и вперёд.
— Как здесь было страшно, — тихо сказала она, подходя к нему. — Как было страшно все эти годы.
— Это ты заперла меня здесь. И бросила…
— Годы тишины. И страха. Ты их помнишь?
— Я их никогда не забуду. — В его глазах сверкнул гнев. — Зачем ты это сделала? Ведь всё могло быть совсем иначе. Для нас обоих.
Она покачала головой и опустилась рядом с ним; зашелестел шёлк, коснувшись соломенной подстилки.
— Похититель душ может быть только один. Я знала это с самого начала.
Кари едва слышал её. Он изо всех сил старался оставаться спокойным, борясь со страшными воспоминаниями детства. Но они выплывали отовсюду: из стен, из золы, из магических знаков, которые он когда-то нарисовал на стене, он, ребёнок без мыслей, испуганный и замёрзший, не знающий, что такое человеческая речь.
Он знал здесь каждый уголок, каждую щель; когда наступала зима, он смотрел, как стены покрываются инеем; крошечный солнечный зайчик был его единственным развлечением. Теперь ему казалось, что он никогда не покидал эту комнату. Всё, что случилось за эти годы, стало казаться нереальным; он знал — эта комната была частью его самого, здесь находился источник её власти над ним. Джесса, Скапти, даже Брокл начали уплывать, изглаживаться из его памяти, человеческая речь стала вновь превращаться в неясное, странное бормотание. Кари хотел что-то сказать и вдруг почувствовал, что забыл все слова, забыл даже звук человеческой речи. Для него существовала только она — высокая женщина, от кото-рой ему уже никогда не уйти, никогда. Слишком много времени провёл он в этой комнате.
Снаружи раздалось какое-то хлопанье и карканье. Он с усилием поднял глаза и увидел, как сквозь оконную решётку просунулся клюв ворона.
Гудрун улыбнулась:
— Только этих здесь не хватало.
Кари, сам не понимая зачем, протянул к ней руки, и она крепко их сжала. И тогда он с удивлением почувствовал, как внезапно и неотвратимо она подбирается к его сознанию, проникает в его мысли, страхи и воспоминания, всё глубже и глубже, пока не коснулась своими холодными пальцами его души. И, коснувшись, начала тащить её, а он сразу почувствовал себя жалким, беспомощным и, прижавшись к сырой стене, смотрел, как из него выходит сама его сущность, оставляя лишь оболочку; и тогда он упал на колени и, схватившись за одеяло, сжал его слабыми детскими кулачками.