Вокруг все было спокойно. Он вынул из кармана японца и подбросил на ладони крохотный пистолет «Кобра» калибра 6,35. В боковом кармане он нашел связку небольших ключей из нержавеющей стали.
— Все! Здесь тебе нечего делать, Мечислав Сливинский. Быстрее узнай, что открывают эти ключи!
Обезопасив японца дополнительным ударом статуэтки, Мечислав выбежал на веранду. Он еще не опомнился от неожиданной молниеносности происшествия. Выживет ли Магда после тяжелой раны?
Неужели правда то, что она говорила? Он не верил или, во всяком случае, не хотел верить!
Но освободившийся узник знал, что тут есть особый барак, соединенный длинным коридором с городом обезьян. О нем-то и шли плохие слухи!..
Он направился туда. Ночью — никакого движения, никаких звуков. Мечислав беспрепятственно добирается к серому корпусу… Попробовал запертую дверь… Один из ключей входит в скважину…
В коридоре проснулся дремавший служитель. Он только мычит от неожиданности ночного визита и обалдело глядит на Мечислава тупыми и перепуганными рыбьими глазами.
Ловкий выпад hоок’ом в челюсть, upper-coat’oм в солнечное сплетение, и служитель хрипит под скамьей.
Сливинский бросается в коридор, напоминающий тюремный, заглядывает через небольшие, застекленные, как в тюремных одиночках, волчки, в небольшие камеры. В них темно…
В одной из камер не спали. На простом деревянном топчане сидела, поджав под себя ноги, женщина в изношенном салопчике и баюкала детеныша — серо-пепельную полуобезьянку.
— Так Магда не солгала! — вырвался возглас. — Она сказала правду! О, будьте вы прокляты!
Мечислав уже хочет оторвать взор от испугавшего его видения, но сидящая на мгновенье подымает голову и… в глазах Сливинского темнеет… Он протирает глаза… Это сон? Бред? Галлюцинация?.. Что это?
Сливинский затискивает зубами крик, готовый вырваться из его пересохшего горла. Так вот почему, так вот о ком звенели серебряные колокольчики:
«Лю… ци… на»…
«Лю… ци… на»…
Челюсти сжимаются с такой силой, что боль постепенно отрезвляет Мечислава.
Он был бы безумно счастлив и ничего больше не требовал бы от своей судьбы, если бы кто-нибудь уверил его: «Это не она. Она давно убита, умерла, похоронена»… Он тогда был бы безумно счастлив… Но сомнения быть не могло — Сливинский узнал свою невесту, ту, которая была его путеводной звездой, второй, после родины, целью его жизни…
Он хочет найти в своем воспаленном мозгу формулу… Они разрушили его страну, они уничтожили миллионы людей, они измучили и исковеркали его, но и этого мало — они захаркали его душу, растоптали в ней все самое святое, самое дорогое, так бережно хранимое долгие годы, они покрыли позором седины старого Симона!
О, будьте вы прокляты!
И она живет? Она смеет жить?.. Ходить по земле, дышать воздухом, глядеть на небо?.. Быть может, на ту звезду, на которую так часто смотрел он?.. Где же ее гордая кровь? Где же она? Где? Как может перенести она такое унижение и так спокойно баюкать это маленькое чудище?!..
— Нет, я помогу тебе вспомнить о том, что существует честь…
Пистолет «Кобра» давно уже жжет руку… В висках стучит. «Кобра» поднимается, становится на хвост, заглядывая хищным глазом дула через окошечко…
Сейчас она ужалит…
Нет…
— Бог тебе судья… — шепчет человек с израненной душой.
— Бог тебе судья.
И, прижав руки к пылающим вискам, он бежит, сам не понимая куда…
Сливинский метался по парку в поисках выхода, но везде натыкался на сплошную высокую стену, опутанную проводами. Он бросил мокрую хворостину; когда она коснулась проводов, брызнули зеленовато-синие искры короткого замыкания.
Стена под током. Отсюда так легко не уйдешь!..
А что еще за этой стеной! Он слышал и догадывался, что охрана организована идеально. Там дальше еще стены, еще ток, проволока, десятки рыскающих агентов, прожектора, пулеметы, розыскные собаки и даже минные поля. Нет, отсюда так легко не уйдешь. Подобные тайны надо хранить крепко. И они пока хранятся.
Безрезультатно испробовав все способы выбраться из заколдованного парка, он безнадежно опустился на землю. Брезжил мутный рассвет, в серой мгле предутреннего тумана вырисовывались здания лагеря, откуда-то снизу, все приближаясь к нему и становясь более настойчивым, раздавался собачий лай вперемежку с солдатской командой.
В лагере началась тревога. Пленнику пришлось вернуться в свой барак. — Так подсказывало благоразумие. Кроме того, его физические и моральные силы были исчерпаны до дна.