– Хе-хе-хе! – сказал Бутч. На этот раз он вправду засмеялся. – Я видел прошлой зимой, как скачет эта лошадь. Может, ее можно разбудить одной рукой, но чтоб она обскакала лошадь полковника Линскома – на это ни у паука, ни у сороконожки рук не хватит.
– Может, вы правы, – сказал Нед. – Вот мы это и проверим сейчас. Сынок, – сказал он Ликургу, – дай-ка мне сюртук. – До сих пор я никакого сюртука не видел, но тут он вдруг оказался в руках у Ликурга, так же как и прут. Нед взял то и другое, надел сюртук, потом сказал Буну и Бутчу: – Станьте вон там, где дядюшка Пассем уже стоит, в тенек под деревьями, тогда Громобой не увидит вас и отвлекаться не будет. Давай ногу, – сказал он мне. Мы так и сделали. То есть Нед подсадил меня, а Бун, и Бутч, и Ликург стали под деревьями рядом с дядюшкой Паршемом. Хотя утром мы проскакали всего три круга по выгону, дорожка была уже проложена, и даже если для моих глаз она неразличима, Громобой ее увидит. Нед поставил его на то место, откуда мы утром стартовали. Говорил он лаконично и спокойно. Теперь он уже не был черномазым пустобрехом – да и никогда не был, если имел дело со мной или с людьми своей расы.
– В завтрашней дорожке всего полмили, так что придется скакать два круга. А сейчас держись так, будто это уже скачки, чтобы завтра, когда он увидит настоящую дорожку, ему было понятно, чего ожидать и что делать. Ясно?
– Да, – сказал я. – Сделать два круга…
Он протянул мне прут.
– Заставь его идти во всю прыть, изо всех сил. Огрей разок, когда он совсем и не ждет, но потом больше не трогай, пока не скажу. Заставь идти быстро, горячи шенкелями, голосом, но не суетись: крепко сиди, и все. Держи в уме, что тебе надо сделать два круга, старайся, чтобы и Громобой это помнил. Ну, как ты работал с Маккаслиновыми жеребцами. С этим так не выйдет, но на то тебе и прут даден. Но не пускай его в ход, пока не скажу. – Он повернулся ко мне спиной, расстегнул сюртук и начал копаться в кармане, – видно было только, как его руки перебирают что-то очень мелкое; внезапно до меня донесся запах – слабый и вместе острый; теперь мне удивительно, что тогда я не узнал этого запаха, но у меня просто не хватило времени. Нед снова повернулся лицом и, как утром, когда он уговаривал коня войти в вагон, ласково дотронулся до его морды, секунду, не больше, поглаживал, потом отступил. Громобой было потянулся за ним, но я осадил. – Пошел! – сказал Нед. – Хлестни его.
Я хлестнул. От испуга он дернулся, подскочил – и все. Через полшага я справился с ним, еще через шаг он понял, что нам надо: скакать по выгону, по дорожке, и он понесся во весь опор, а я натянул наружный повод, чтобы он шел по кругу, и взял его в шенкеля, пока он еще не совсем опомнился от страха. Но очень быстро все пошло, как было утром: хороший аллюр, полная покорность, запас сил – и при этом такое ощущение, что головой он не желает скакать; так продолжалось до левого поворота, пока он не увидал Неда. И тут снова был точно взрыв: он закусил удила, сошел с круга и помчался напрямик, и я не сразу обрел достаточно равновесия, чтобы здоровой рукой натянуть повод и, преодолевая сопротивление, на полной скорости вернуть, втащить его на дорожку, и все-таки, действуя наружным поводом, я повернул его, и тут он снова увидел Неда и попытался закусить удила, и мне пришлось пустить в ход и порезанную руку, чтобы он снова не сошел с дорожки; мне казалось – прошла вечность, прежде чем Нед сказал:
– Хлестни его и брось прут.
Я так и сделал и отбросил прут назад; опять скачок, но тут я совладал с ним, тут довольно было одной руки, чтобы удержать его на поле, и он опять шел ровным тротом, и таким манером мы прошли противоположную прямую второго круга, и на этот раз я был наготове, когда мы повернули, и он опять увидел Неда, и нам надо было пройти финишную прямую, а Нед стоял ярдах в двадцати за тем местом, где должен был быть финиш, и говорил не громко, но так, чтобы Громобой его слышал, говорил тем же тоном, что в вагоне накануне ночью – и прут мне был бы теперь без пользы, все равно я не успел бы пустить его в ход, даже если бы и не отбросил; до сих пор я думал, что хоть на одном-то горячем скакуне я поездил – на том жеребце-полукровке дядюшки Зака, который вел родословную от Моргана – но ни разу в жизни я не испытал ничего подобного этому рывку, этому порыву вперед, точно до сих пор нас держала веревка, привязанная к деревянному колу, а теперь голос Неда перерезал ее:
– Сюда, сынок, бери.
И вот мы уже стоим, и голова Громобоя по ноздри погружена в Недову ладонь, хотя на этот раз я чую только резкий запах лошадиного пота и вижу только пучок травы, которую жует Громобой.