С детства, практически на подсознательном уровне, к пьянству подталкивало неудачное выступление команды «Динамо» во внутренних чемпионатах и на международной арене. Каждая проигранная встреча по футболу, хоккею, баскетболу, водному поло, волейболу, командной эстафете по дорогам Москвы, одним словом, любая неудача любимого клуба отзывалась болью сначала в детском сердце, а потом уже и в отроческом. Как только позволил возраст, утешение пришло со стороны, как говорится, бутылки. Алкоголь постепенно стал вымывать горечь поражения, разрушая, естественно, весь остальной организм. Но цель была достигнута: все выступления динамовского коллектива стали тотально по фигу, появился объективный взгляд на вещи, мозг получал удовольствие от самой игры, а не от результата того или иного матча.
Размышляя о сущностях, оказались мы с закадычным другом Павловым на кладбище в центре города. Забрели сюда по случайности, вернее, по наитию. Как знали, перед какой философской проблемой поставит нас безобидная на первый взгляд прогулка, захватили четыре бутылки «Лидии» и бутылку «Тверского» пива «на завтра». На могильной плите семьи Смирновых крепко поговорили мы тогда. Конечность мирского прозябания вдруг перестала пугать, вдруг скоротечность жизни преобразилась во благо. Обретя нити истины, твердым, правым шагом направились мы с Павловым к директору печального ландшафта. Показав документы, устроили разнос Давлету Ахметовичу за безобразное содержание вверенного ему предприятия вообще и могилы почившей в бозе семьи Смирновых в частности. Некрашеные изгороди, коегде посрезанные кресты, мусор и не заасфальтированные дорожки — счет из длинного перечня недостатков был выдвинут Авакяну. С недоверием отнесся директор спервоначалу к серьезности наших намерений, но когда извлечена была четвертая бутылка «Лидии» и вскрыта резким, не терпящим возражений движением руки и ладони, Давлет притих и новыми глазами посмотрел на глубину вопроса. Тут же были вывалены на стол ватман с планом переустройства кладбища, проекты памятников нового образца «один к десяти» были обнародованы буквально после второго глотка, сделанного начальником. «Понимаешь, Давлет, все мы там будем», — тыкал я пальцем в схему размещения новых захоронений. «Подумай, Давлетик, не о выручке своей сраной, а о душах усопших, к коим и сам ты присоединишься в недалеком грядущем. Возьми кисти, метлы, устрой субботник на территории. Поговори с пьющим своим контингентом. Чтобы полюдски относились к нам, безвременно ушедшим, но не сломавшимся под бременем обстоятельств. Ты понял нас, Давлет?» Авакян ответил благодарностью, даже чистую, незаполненную грамоту вручил лично, не убоялся расписаться под картбланшем. После чего мы, используя момент, попросили подобрать и нам местечко на будущее. Без долгих разговоров пошли мы в каптерку к печальных дел землекопам. Без сожаления выставили на стол заветную бутылку «Тверского» и лаконично объяснили, в чем дело…
Бригада землекопов допивала заработанную за день одиннадцатую бутылку водки. Давлетик ничком, раскинув руки, как армянский Христос, лежал на телогрейках и резиновых сапогах, брошенных в угол утомленными могильщиками. Павлов точил лопату, шлифовал черенок. Я сидел и пел песню про разлуку. Постепенно печальный пролетариат стал склоняться на нашу сторону. Искать для нас могилу решено было идти немедленно, копать определили с первыми лучами солнца — так символичнее. Помешала та самая бутылка пива, которая отвержена была копателями с порога. Потеряв бдительность, перед выходом в экспедицию по розыску нашей могилы, хлебнули все по глотку. И сразу отяжелели, расквасились и заснули на месте. Кручина преследует по пятам. Сидит, бывало, радостный, улыбчивый гражданин на берегу Патриарших и кормит хлебом уток и приблудного спаниеля. И вдруг тень кручины наваливается на его надбровные дуги, резким гортанным криком отгоняет он миролюбивого пса, достает из кармана бутыль столового вина № 21 и прямо из горлышка, не разбирая дороги, не зная броду, выпивает почти все. И сидит после закручинившийся, отхлебывая из бутыли, борясь с искушением прогуляться по пруду аки по суху. И горит в его глазах кручина, и винить вроде некого. Нелегкая это мужская доля — кручина, вредная, но неизбежная.
Глава 17. ОТХОДНАЯ
Настроение: прощальное. — Время: всегда. — Место: везде. — Полезные сведения: как правильно варить самогон; как его правильно пить; почему славянки лучше прочих. — До свидания.
Как приятно предназначенное расставание.
Еще сумятица в уме, еще не выветрилось, не стерлось, а уже походный мальчишка отводит локоть, со всхлипом набирает воздух в рот и издает печальный звук: отбой.
Курсант застилает койку, целует няню, позвякивая ментиками, или что там у него позвякивает, выходит на природу.
В углу водопроводчик заканчивает приготовления к исходу из служебного помещения: ждет его подводная одиссея Кусто, ржавые титаники, шустрые Наутилусы в винном соусе.
Молодка прощается с молодостью. Не успели отгореть девственность и юность, а уж на пороге, подбоченясь, образовалась зрелость — и заставляет не пить водку ереванского розлива, не есть лечо и прогонять любовника после, но до закрытия метро.
Рис. 18
В добрые старые времена самогон гнали прямо в библиотеке.
Сладкое предвидение завершенья. Вопреки Лоту, бесстрашно оглядываешься на пылящийся пройденный путь. Что сделано, сколько центнеров пшеницы спасено от уборочной кампании, сколько юношей обучены самому главному, скольким женщинам указано на подобающие им места. С ухмылкой какогонибудь Рурка констатируешь: несть числа! Парным молоком по сердцу различается отрада — наворочено предостаточно, многим запомнилось, некоторых вообще свело с ума. И думаешь без лишней, что и твоя заслуга есть, что и твой труд капелькой влился в этот мощный первородный поток.
Помню, как еще по существу пацаном замыслил я эти строки. Мерещились планы спасения армии, топорщились амбиции приобщения к неспешности времени. Болело сердце — за людей, за женщин, за детей. На себе испытав большинство предлагаемого, рискнул поделиться, пошел вабанк, наступил не только на горло.
Бросил клич, вывел несколько слов, а сам засел в заросшей воронке от фаустпатрона ждать результатов. В свободное время ел малину с куста, клевал принесенные селянами хлеб и воду, закусывал салом, подглядывал. Не жалею о прожитом времени, как сладкий сон вспоминаю минуты озарения и прояснения.
Никто не сказал спасибо, не откликнулся. Серьезным, мыслящим людям некогда откликаться — им надо дело делать, быть, как чайки, им в Москву требуется, в Москву, в Москву. Поэтому чертовски рад, что не пропала даром та работа, на которую потрачены лучшие средства.
Герои этой рукописи, встречая меня гделибо, отворачивались, пряча слезы, подавали руку. Оценили по достоинству безрассудство, масштабы открытой мною правды, мою неподкупность, готовность принять в любой момент.
Другими словами, пришло время проститься. Это только в песне поется, что не кончается прогулка. Мы, то есть я, стали мудрее, взрослее что ли. Да и в планах стояло ясно и понятно: сказать то, что на сердце, не больше и не меньше. Честно говоря, раскланиваюсь без страха и упрека, ухожу в небытие, как беженец, под «Прощание славянки» — с надеждой в голосе.
Кстати, о славянках. Упущен был непостижимым образом национальный вопрос. Тем не менее славянки, пожалуй, нравятся больше иных. И не только мне. Славянка — понятие мирового масштаба, славянка — это совесть земли, ее соль, нефть, газ, слюда в конце концов. Пожалуй, хватит о славянках.