Первый попавшийся «туктук» примчал на улицу, вымощенную специально для американских маринеров, с крепкими солдатскими радостями, с простыми вывесками, неприхотливыми прохожими. Бросился в глаза спектр развлечений: турецкие бани, герлбары, шоу и кинотеатры. Другой бы растерялся, я же прямиком в «Гоугоу», где сосредоточены сразу все виды отдыха, кроме бани. Поначалу не за того приняли: думали французишка скупой к ним ввалился, немчурка, думали, без фантазии прибыл. Стали выпивку подсовывать, женщину девчачьего возраста стремились на колени усадить. Джины с висками я, положим, выпил, девочку усадил рядом, велел вести себя хорошо, купил мороженого с шоколадкой, сам на шоу поглядываю.
В неразберихе сексуального шоу выделил артистку, нежным своим половым органом открывавшую «Пепси» и тем же местом игравшую на дудке. Воспользовавшись правом почетного к тому времени посетителя (исходя из выпитых коктейлей), пригласил обладательницу уникального таланта за столик. Что же ты дар, талант свой по мелочам расходуешь, молодость в сомнительных кабаре гробишь? Не пора ли на Бродвей замахнуться, в «Мулен Руж» двинуть? Объяснил ей в двух словах суть предназначения творческой личности, обозначил ловушки, подстерегающие любой талант на тернистом пути к вершине. Вроде поняла, хотя пожаловалась, показывая пальцем на высокую свою коллегу, что мешает та творческому росту, бьет и заставляет вступать в противоестественную любовную связь. Разговор клеился. Не забывая о миссионерской задаче, впрочем, как и об очередной порции джинтоника, стал рассказывать я девушкам про их неправильную, но небезнадежную еще жизнь. Предлагал уйти из шоубизнеса, поехать к нам, в Москву, найти себе дело по душе и по телу. Рисовал шариковой ручкой, какой у нас выпадает снег, писал названия жигулевского пива и портвейна «Адабашлы», пересказывал содержание московских телепередач. Кажется, заинтересовал девчонок: сгрудились вокруг меня, лопочут слова благодарности за открытие в нужный момент глаз. И уж вижу, хозяйка бара благодарит и дочка улыбается както особенно, понашему, порусски…
Вышел я из бара предпоследним — последней дверь запирала хозяйка. Ну что, все поняли? — поинтересовался у своих подопечных. Ответа не слышал, потому что мчал меня уже «туктук» в отель — организму требовалась передышка, осмысление увиденного. Да и просто иногда нужно побыть одному в чужой стране, среди незнакомых нравов, пересчитать оставшиеся после экскурсий средства. В такие минуты обычно вспоминаешь оставленные пенаты и апартаменты, раздуваешь ноздри в надежде уловить дым Отечества — нет, только сладковатый запах креветок гриль, шашлыков из парной свинины, аромат местных духов.
Смотрю на таек — вижу девчонок с Патриарших, пью «Ред Лейбл» — морщусь, как от «Московской», выискиваю на шведском столе кусочек черного хлеба. И хочу прикоснуться уже щекой к равнодушной Отчизне: звоню в «Аэрофлот», меняю рейс, со свистом пролетаю над Сиамским заливом и благодарно вдыхаю свежую атмосферу Шереметьева, естественно, два: там на антресолях бармен Костя привычно составит «Кровавую Мэри» и понятливо улыбнется. Отныне гулять будем только здесь!
Глава 10. ПРИТЯЖЕНИЕ ТВЕРДОГО НЕБА
Настроение: прогулочное. — Время: дождливое. — Место: московские бульвары. — Поле з ные сведения: как правильно пить текилу; рассказ о художнике, который ходил по огро м ной коммунальной квартире с закрытыми глазами, и что он пил.
Я гуляю по Москве, шатаюсь по бульварам. Впитываю колокольный звон и дождь, заглядываю в окна: что варят, что смотрят, о чем спорят в редкие минуты отдыха. Ступив за порог дома, я становлюсь бездомным, все мысли о том, где отыскать укромный уголок, собрать аудиторию — поделиться проблемами и подставить голову, чтобы погладили.
Что из того, если примощусь у знакомой стойки и закажу золотую текилу. Печальный Вергилий, приучивший на мексиканский манер к коварному напитку, выставит привычно горку соли, ломоть лимона, помелет перец. Дальше — как учили: устье тыльной стороны ладони, междуречье большого и указательного пальцев протирается лимонным соком, сыплется щедро соль, перец. Вздохнуть (не выдохнуть), глядя на созревшую рюмку текилы, и щедро лизнуть руку, прищуриться. Все готово. И влить в себя синхронным движением головы и руки кактусовый нектар. Затем все смешается, даст эффект, но уже без участия центральной нервной системы. За стойкой теперь уютно, теперь захмелевший мозг требует следующей порции, а ты сам в раздумье. Та ли это стойка, за которой тебе все рады, тот ли мексиканский эквивалент, за который следует положить здоровье и остатки здравого смысла? Жизнь сузилась до скромного мегаполиса: до жалкой подворотни, до тупикового переулка, до иссохших Патриарших. Почему наши люди так открыты? Они бездомны и строят жилище, закладывают фундамент в месте любой остановки: в чипке на станции «Пл. 44 км», на Тушинском аэродроме, в полуголой квартире некогда зажиточного художника, который продал картины, разобрал по досточкам любовно построенный подиум в спальне и на вырученные деньги запил. Он пил так долго и так сладко, что пропустил две эпохи, не заметил, как менялись его семьи, сыновья уходили в школу, где женились на его же дочерях. Он так долго не выходил из дому, что двигался по вымершей квартире с закрытыми глазами — внутренний мир, полный красок, сочных звуков и непродажных собеседников, позволял Титанику мирно покоиться на дне. Он участвовал в разговоре как бы извиняясь, что не может принять в нем участия. Утробные звуки его голоса выдавали медиума, взявшего на себя заботу о теле живописца. Но мы дружили.
Рис. 12
«Приди в мои объятия». Ученые подсчитали, что 84,6 % случайных связей происходят в результате взаимного алкогольного опьянения.
Я приходил с четырьмя бутылками «Привета» (три для него, одну для себя), садился за стол и пересказывал свежие шутки премьерминистра, международную обстановку, данные социологических опросов. Он интересовался Солженицыным, просил почитать вслух главы «Ракового корпуса», путал Солженицына с Доктором Живаго и искренне жалел, что не может выйти на улицу — артист соскучился по милиционерам.
Господи, где эта грань, за которую нужно перешагнуть. Где предел, за которым нет прощения, — только пожизненная каторга, где порог, ниже которого не ступала нога человека? Уже хочется побывать на этой запретной территории. Там должен быть пляж с бесцветным песком температуры мертвого человеческого тела; там должно быть небо — венозно набухшее небо, с которого никогда не льет дождь. Там надо лежать на песке и смотреть в небо, и жить с открытыми глазами, в этом положении. Воздух должен застыть — облокотившись на него, можно лежать и стоя. Там наконец заткнутся летние соловьи и осенние кукушки, мартовские коты вымрут, перестанут существовать комары. Там есть тишина — ты же хотел тишины и пляжа.
Или ты всетаки хотел дома и тишины? Это разные вещи: дом и пляж, тишина на пляже и безмолвие в доме. Пора выбрать, хватит шляться по лысеющей Москве в поисках доброго слова, теплого крова. Все люди, которых ты высматриваешь уже на том пляже, под тем небом. Им невозможно заглянуть в глаза — взгляд прикован к небесной тверди; им нельзя задать вопрос — они связаны обетом.
И если ты в миллионный раз выбрал свой темный подъезд, с нарисованной белой эмульсией эмблемой «Спартака», значит ты выбрал уют, говорливую и теплую толстушку соседку, лампу на столе и недоеденный завтрак. Ты остался жив после прогулки.