Только было окреп, только начал ходить, как снова свалился на койку. В этот раз — тиф.
Лишь через три недели, исхудавший, похожий на скелет, Павел Белов выписался наконец из госпиталя. В кармане лежало отпускное удостоверение. Можно было ехать домой отдохнуть.
На базаре купил Павел два килограмма пшена, полкраюхи хлеба и кусочек сала. С тем и двинулся в дальний путь.
В товарном вагоне была печка, но сквозь щели дул ледяной ветер. Павел лежал на полу не двигаясь. Он опять чувствовал себя плохо.
В Москве товарищи-телеграфисты помогли ему сесть в ивановский поезд, а матери послали телеграмму, чтобы обязательно встретила.
Павла мучил озноб. Старая, протершаяся шинель не держала тепла. Он повязал шею запасными кальсонами вместо шарфа. Иногда озноб сменялся сухим жаром. Ломило суставы. Все плыло перед глазами.
В Иваново-Вознесенск поезд прибыл утром. Пассажиры высыпали из вагонов. Павел сполз по ступенькам последним, когда перрон опустел. Издали увидел мать: она шла вдоль состава, заглядывая в лица военных. Посмотрела и на него тревожными, ищущими глазами. Посмотрела и прошла, не узнав своего единственного в этом иссохшем человеке с ввалившимися щеками. А он, цепляясь рукой за поручень, чуть слышно позвал ее…
Мать сбегала куда-то, вернулась с плетеными детскими санками, уложила на них сына и повезла на квартиру, к родственникам. Это он еще смутно помнил. Но едва мать с помощью соседей внесла его в дом, сознание оставило Павла.
Вызванный врач осмотрел больного и скептически покачал головой:
— Возвратный тиф при крайнем истощении организма. Медицина бессильна. Спасти могут только молодость и материнский уход.
Часть вторая
Наука воевать
На Дону буйствовала весна. В бело-розовой пене цветущих садов тонули окраины чистенького, аккуратного города Новочеркасска. Шальной южный ветер нес тревожный аромат пробудившихся к жизни степей, рябил стальную, еще не согретую воду широкой реки.
Война сделала этот чиновничий городок столицей Донского края, сюда стекалось к генералу Краснову офицерство со всех уголков страны. Сюда бежали их семьи, невесты, любовницы. Вот и осели они здесь, после того как отгремел и откатился к Черному морю фронт. Мужчины ушли с белыми, некоторые — с красными, и осталось в недавней белогвардейской столице множество одиноких женщин, остались чиновничьи дочки — стареющие невесты, грустно музицирующие по вечерам. Вначале подозрительно и недружелюбно глядели они на красноармейцев, потом освоились, свыклись… Зарастала прошлая боль, молодость брала свое. Да и как устоять было женским сердцам перед лихими краскомами из 1-го запасного кавалерийского полка, прибывшего в город!
В жизни каждого человека бывает, наверно, самая яркая, самая счастливая весна, когда все манит и волнует, все кажется необычным, когда живешь беззаботно и просто, сердцем воспринимая радость и щедро отдавая ее другим. Такой стала для Павла весна 1920 года. Чудом вырвавшись из цепких объятий болезни, он словно бы родился заново.
Служба давалась легко. Его назначили командиром взвода, обязанности были хорошо знакомы, он не утомлялся. Во всяком случае оставалось достаточно сил, чтобы почти каждый вечер ходить в город.
Плохо было с одеждой. Старое обмундирование совсем обветшало, нового не давали. А Павел привык всегда быть Подтянутым, аккуратным. К счастью, находились заботливые руки, охотно бравшиеся и постирать, и залатать расползавшуюся гимнастерку.
Особенно досаждала обувь. Без сапог какой может быть кавалерист? Товарищи помогли Павлу — собрали обувку по частям. Сначала он натягивал на ноги голенища, потом так называемые калишки — стоптанные, тысячу раз чиненные головки старых сапог. Зато сияло это старье, как новое. Павел не жалел времени на чистку. Калишки его были хорошей мишенью для остряков.
Жалования Белов получал тысячу рублей — как раз на фунт самого дешевого табака. Но житейская неустроенность мало волновала его. Для кавалериста главное — конь с седлом да надежный товарищ рядом.
Незаметно надвинулся солнечный май. По ночам громыхали грозы. А с фронтов все чаще приходили тревожные вести. На Украине рвались к Днепру польские легионы. Из Крыма, собрав деникинские недобитки, выполз в Северную Таврию барон Врангель. На Дону, ободренная этими событиями, снова подняла голову контрреволюция. По степным просторам скакали большие и малые банды, грабили население, убивали советских работников, терроризировали местную власть. Были в этих бандах и ярые белогвардейцы, и сбившиеся с пути казаки, и те, кто за шесть лет войны начисто отвык ходить за плугом, зато пристрастился к беззаботной жизни на казенных харчах, к водке и доступным женщинам. Столько навидались они смертей, что чужая жизнь не стоила для них и ломаного гроша.