Погода испортилась. От сильного нордового ветра льды кругом стало сильно торосить. В ночь на 9 апреля наш аэродром сломало окончательно на несколько кусков, разъединенных трещинами по метру и по два. Рядом с нашей палаткой прошла трещина и разошлась на пять метров. Запасный аэродром тоже треснул по диагонали. Местами образовались полыньи. В лагере тоже прошла большая трещина, и стало сильно торосить. Наш камбуз сломало. Всю ночь и следующий день длилась полундра. Надо было спасать продукты, делать новый аэродром, перетаскивать слепневскую машину. Разметив площадку в 450х100 метров, мы стали работать. Работали уже через силу, но по радио сообщили, что к нам летят самолеты, и надо было спешить.
Только привели площадку в нормальный вид, вдруг слышу крик: — Погосов, беги сюда. Трещина расходится!
Верно. Трещина, отколовшая около 150 метров вновь расчищенного аэродрома, прямо на глазах расходится. А самолеты вот-вот будут. Неужели крест выкладывать им? Быстро бросаю людей на конец аэродрома для удлинения его до 400 метров. Сам бегу офлажить проклятую трещину. Пришедшая вторая смена вместе с оставшейся первой делает все, что в человеческих силах. Руками, лопатами, трамбовками, пешнями и нартами дробят ропаки, ровняют площадку, тащат глыбы отколотого льда. Только к вечеру получаем сведение: «Из-за тумана самолеты вернулись в Ванкарем».
На следующий день, закончив вчерне аэродром, бросаем людей на перетаскивание самолета Слепнева. Самолет уже на полпути, но его движение остановила новая передвижка льдов. В двадцати метрах впереди лед ломает, торосит. Громадные льдины вылезают мокрые из воды и с шумом и треском обрушиваются. Под ногами кругом [231] трещит. Ветер. Солнце тускло светит сквозь поднявшуюся поземку. Ребята молча ждут затишья, чтобы, прочистив дорогу в новых ропаках, перетащить самолет на прочную льдину у аэродрома. Все устали — ночь почти не спали.
Передвижка льдов прекратилась. Быстро пробиваем в торосах ворота, засыпаем несколько трещин кусками льда. Посылаем за помощью в лагерь. Наконец дорога пробита.
Дружно вцепившись в самолет, но команде: «Раз, два, взяли! Еще взяли!» — самолет трогается с места. «Взяли! Взяли! Взяли!» — И самолет ползет, ныряя по ропакам и перебираясь через зыбкий лед засыпанных трещин.
Взялись за дело во-время. Опять начинается передвижка льдов, но уже где-то позади. Самолет на новом аэродроме. Здесь спокойнее.
10-го Слепнев улетел. Прилетали Каманин и Молоков. «Р-5» брали по пять и даже по шесть человек. Прилетели также Водопьянов и Доронин. Наш аэродром работал, как хороший аэропорт. Один самолет садится, другой взлетает. Садятся по два сразу. Все это делалось так быстро, что иной раз приходилось вне очереди сажать на машину любого находившегося на аэродроме. Летали Каманин, Молоков, Водопьянов.
Еще раз забеспокоились, когда машина Доронина на взлете надломила ногу (шасси). Народу уже осталось мало. Думали в этот день перебросить всех из лагеря на сушу. А тут и самолет остается на льду. Оттащили машину в сторону, подняли. Каманин очередным рейсом привез запасные части. Кое-как всунув в трубки шасси обрезки лома, закончили ремонт. Самолет к вечеру вылетел. На взлете все наше сооружение обломалось, но самолет уже оторвался, улетел и, несмотря на подломанную ногу, благополучно сел в Ванкареме. [232]
Механик В. Гуревич. Аэродром ломает…
Чтобы следить за состоянием аэродрома, решено, что мы там будем жить втроем. Итак — на аэродром!
Теперь мы живем в четырех километрах от лагеря. Палатку поставили в углу аэродрома под ропаками. Нам привезли печурку, продовольствие. И живем — ничего. Правда, в палатке гуляет ветер, кукули (меховые мешки) наши лежат на снегу, а ночью борода примерзает к меху, но мы не из слабых и к холоду и прочим неудобствам привыкаем. Украсили аэродром флагами. Взялись за несложное хозяйство. Нашей мечтой был чайник или кастрюлька. До сих пор мы кипятили чай в консервных банках, а для супа вовсе не было посуды. Сегодня мечта наша сбылась, нам принесли в подарок великолепную кастрюлю. Она сделана из жести, но это не помешало ей служить нам до последнего дня в лагере Шмидта.
Размер аэродрома, вернее площадки, 600x200 метров. Бабушкин заставил нас выравнивать его до тех пор, пока не осталось ни малейшего холмика, ни одного бугра. Каждое утро в шесть часов [233] мы осматривали наше владение — нет ли новых трещин. Если работа предстояла большая, шли за людьми в лагерь. Потом, когда построена была вышка, мы стали переговариваться при помощи азбуки Морзе. Этим занялся Саша Погосов, а штурман Марков ловил сигналы с вышки в бинокль.