— Пора вставать, семь часов, — объявляет по палаткам дежурный по лагерю.
Семь часов — время подъема всего лагеря. Задвигались, зашуршали мешки. Вот они повернулись, вытянулись во всю длину, и из отверстий показались заспанные лица. Тянутся руки к пиджакам, достают папиросы, спички и закуривают.
— Ну, как погода, летная? Наверно опять пурга? — спрашивает дядя Саша.
Так, несколько фамильярно, называем мы моториста Иванова.
— Нет, Саша, — отвечаю я. — Погода прекрасная. Но в Уэллене сильная поземка и слабая видимость.
— Вот, чорт, этот Уэллен _ настоящий гнилой угол… никогда не бывает там как следует. Вот и сиди тут на льду из-за какой-то дрянной погоды.
— Ничего, ничего, — успокаивает Илья Леонидович Баевский. — Не сегодня — завтра, какая разница? Один хороший день — и ты на берегу.
— Знаем мы эти хорошие дни, — окрысился Саша. — Сколько дней сидим на льду, а все погода не летная.
— Ну, не все же будет не летная. Теперь летных дней будет больше, время идет к этому. Наверняка дней через пять-десять ты будешь на берегу.
— Эх, Илья Леонидович! Вашими бы устами да мед пить, — заканчивает Саша разговор и вылезает из мешка.
Поднимаются, и другие.
Холодная вода обжигает лицо и руки, мыльная пена намерзает тонкой коркой на волосах. Легким пушком инея покрывается одежда. День вступает в свои права. Он захватывает весь лагерь в колесо работы.
А работы в лагере много. Она начинается с раннего утра и [297] заканчивается только к вечеру. Чуть ли не за 200 метров надо поднести бревна для камбуза, палаток, надо свезти топливо на аэродром, расчистить и подготовить его к приему самолетов. Каждый делает по своим силам. От работы освобождены только больные и еще небольшая группа товарищей, которым по тем или иным причинам не следует заниматься тяжелой физической работой. Из нашей палатки большая половина ушла на аэродром, остальные остались в лагере на хозяйственных работах.
Дневальный по палатке от всех работ по лагерю освобождается и только в исключительных случаях привлекается к работам вне палатки. По правде говоря, любителей дневалить ежедневно добровольно не нашлось бы ни одного. Как говорится — «и дела не делаешь и от дела не бегаешь». Дневальный крутится целый день, как белка в колесе. Утром надо разжечь камелек, вскипятить чай, приготовить завтрак и воду для умывания, перемыть и перетереть посуду и произвести генеральную уборку. А там наступает время обеда, затем ужина. Надо принести суп, разлить в миски и кружки, а после все прибрать и перемыть. Много еще других дел у дневального: следить за камельком, все время поддерживая в нем огонь; принести лед и расплавить его; вечерний чай, заправка «летучей мыши». От дневальства у нас не был освобожден никто. Все в порядке очереди несли эту нагрузку.
— После ужина — информация Отто Юльевича и диамат, — раздается голос за дверью палатки.
И опять, как в прежние дни, собирается коллектив в бараке. Только уже теперь не в том, в котором свободно размещалось полсотни человек, а в другом — всего лишь в половине прежнего. Тесно прижавшись друг к другу, все, затаив дыхание, ожидают вестей с материка.
День окончен. Лежа в спальных мешках, мы обсуждаем поднятый Ильей Леонидовичем Баевским вопрос о перестройке нашей палатки.
— Вы сами понимаете, друзья мои, — говорит Леонидович, — мы не можем дольше жить в палатке так, как живем сейчас. Правда, в ней тепло и уютно, но ведь страшно тесно: чтобы влезть в нее, надо согнуться в дугу, стоять совсем нельзя, а писать газету или дневник — надо итти в другую палатку.
Вопрос был ясен. Большинство высказалось за перестройку и организацию культурной жизни в палатке. Постановление гласило: «Илье Леонидовичу пригласить в помощь плотника и начать строиться в выходной день».
До выходного дня оставались сутки. С вечера Илья Леонидович [298] договорился с плотником. Рано утром после завтрака начали подтаскивать лесоматериал от разрушенной половины барака. Через полчаса на месте палатки осталась всего лишь четырехугольная яма во льду да несколько клочьев войлока, которым был застлан пол.
Плотники вымеряли доски. 30-градусный мороз пощипывал щеки, холодил руки, но строительство было в полном ходу. Палатка строилась прочной, но в то же время такой, которую в случае сжатия или разводий можно было бы легко, палаточным коллективом, перенести в любое место.