С 22 по 31 марта-генеральное направление дрейфа на северо-запад.
С 22-го по 25-е, за трое суток, в этом направлении нас пронесло на 1,7 мили.
С 25-го по 27-е, за двое суток, направлением на северо-северо-запад мы продрейфовали восемь миль. [320]
Наконец с 27-го по 31-е, за четверо суток, мы продвинулись опять в северо-западном направлении на 8,2 мили.
Работа на аэродромах продолжается. Но продолжается и появление на них новых трещин. То здесь, то там отрезает торошением по куску аэродрома. А размеры их и так предельно малы.
С 31 по 3 апреля дрейф нашего ледяного массива идет на юго-восток довольно медленно.
С 31 марта по 2 апреля, за двое суток, мы продрейфовали 0,6 мили.
Со 2-го по 3-е -2,5 мили.
С 3-го по 4-е нас передвинуло на юго-запад на 1,1 мили.
Амплитуда подвижек льда таким образом значительно сократилась. Вообще более или менее свободное движение ледяного массива могло совершаться лишь по направлению к северо-западу или юго-востоку, т. е. параллельно береговой линии. Другие перемещения обязательно связаны с передвижением полей относительно друг друга.
Самолеты стягиваются все ближе и ближе. Каждый день можно ожидать их прилета в лагерь. Все интенсивнее идет работа по расчистке аэродромов. Один запасный готов. Работают на втором.
С 4 по 6 апреля продрейфовали на юг на 2/3 мили.
С 6-го по 9-е, все три дня, оставались на месте.
Период, обильный событиями. Уже 4 апреля началось небольшое торошение по трещине у камбуза. В этот же день сломало второй аэродром. Пришлось остаток его увеличивать до нормы снятием многих ропаков и торосовых гряд.
На следующий день — 8 апреля — погода нелетная. После полудня сильный толчок — и торошение по трещине у камбуза. Вытаскивают из камбуза посуду. Через некоторое время камбуза нет — на его месте ледяной вал.
С аэродрома возвращаются работавшие над самолетом. Старый аэродром исковеркан совершенно, второй поломан, но его можно исправить, третий цел.
Ночь. Внезапно в палатке все просыпаются.
— Что такое? Был ли толчок или мне это приснилось?
Новый сильный толчок подтверждает, что то был не сон. Вдали слышен гул торошения.
— Однако лучше, пожалуй, одеться, — говорит кто-то.
Торопливо вылезаем из спальных мешков, натягиваем свитеры, брюки, обувь.
Раздается за палаткой голос старпома Гудина: [321]
— Товарищи, идем к бараку, его ломает.
Выбегаем из палатки. Темно. Гул, треск, шипение и завывание льда, торосящегося в шестиметровом валу на месте камбуза. Человек шесть взбежало на вал и скрылось по другую его сторону. Когда я, немного отстав, взобрался наверх, переход был в этом месте невозможен. Внизу плескалась вода, выдавленная льдиной. Минут пять или десять пришлось бежать вдоль вала, взбираться на него, [322] бегать опять назад. Каждая льдина движется, опрокидывается, скатывается. Льдина весит около тонны, а иногда и много больше. Приходится следить за каждым своим движением.
Наконец переход был найден. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что барак, стоявший метрах в ста от камбуза, очутился здесь же за валом, наполовину даже придавленный последним!
Но вот лед замер. Все авралом, проложив через торосовый вал выемку, вытащили одну спасательную шлюпку, вторая оказалась зажатой между остатками барака и торосом.
Семь часов утра. Утомленные беспокойной ночью, расходимся по палаткам, пьем чай и заваливаемся спать.
Будят нас к обеду. Яркий, солнечный день. Две очередные бригады отправляются пробивать дорогу и перетаскивать со старого аэродрома на новый самолет Слепнева. Наша бригада остается в лагере в резерве.
Не успели мы кончить обедать, как раздались новые толчки и удары. Выскакиваем из палатки. Опять торосит по старой трещине.
Вытаскиваем из палаток вещи, относим дальше, за лагерь. Через
20 минут торошение прекращается.
Спустя час и наша бригада отправилась на аэродром тащить самолет Слепнева. Через пробитую дорогу его довольно быстро доставили на новый аэродром.
10-12 апреля. Челюскинцы вывозятся из лагеря один за другим. Лагерь пустеет. Группы в пять-шесть человек с котомками за плечами — очередные номера к отлету — бредут к аэродрому.
К 12-му, после отъезда больного О. Ю. Шмидта, нас остается 28 человек.
Палатки полупустые: в нашей вместо семи человек трое — Гаккель, Ширшов и я. Рядом в двух палатках никого нет. По лагерю разбросаны пустые чемоданы, разная мелочь.
Вечером 11-го делаю последнюю обсервацию по звездам. Гаккель снимает план лагеря.
На утро 12-го идем на аэродром. Бросаю последний взгляд на лагерь, давший мне, полярному исследователю, так много. [323]