Поэтому, когда Бобров вошел в палатку Шмидта, Кренкель встал у двери сторожем.
Бобров вошел в радиопалатку и небрежно швырнул радиожурнал на полагающееся ему место — у радиоаппарата. Бобров хотел показать, что его приход ничем не связан с радиожурналом.
Шмидт при звуке открываемой двери увидел нового человека и приветствовал его своей обычной мягкой улыбкой.
В палатке произошел примерно такой разговор:
— Как вы, ничего? — сурово спросил Бобров. От волнения он набрал воздуха в полную грудь и выпрямился во весь свой немалый рост над лежащим у его ног Шмидтом.
— Благодарю. Ничего.
— Знаете, самолеты работают хорошо. Вывозка идет успешно. Вчера вывезли 22, сегодня 32.
Шмидт слабо кивал головою.
— Остается на льдине 31. Шмидт опять кивнул.
— Самолеты работают хорошо. Сегодня я отправил литерных.
— Что значит «литерных»? — заинтересовался Шмидт.
— «Литерные» — это больные. Сегодня отправил «литерного» Белопольского… Самолеты работают хорошо — отправил «литерного» вне очереди.
Шмидт опять слабо кивнул.
— На льдине остались одни здоровые и только один «литерный». Это — вы. Сейчас очередь за вами как за «литерным».
— За мной? — Шмидт даже приподнял голову с мехов.
— Ну да, за вами, — неверным, но строгим голосом подтвердил Бобров.
— То есть как за мною?!
— То есть так — за вами! — отчаянно, очень сурово подтвердил Бобров.
Он во все глаза смотрел в зрачки Отто Юльевича. Момент, по мнению Боброва, был решающий.
Отто Юльевич опустил голову на меха.
— Нет уж, извините. Забыли условие: я — последний, вы — предпоследний. [364]
— Обстоятельства меняются. Мы же диалектики. Я здоров, а вы больны. Очередь может быть переставлена.
Шмидт мягко улыбнулся.
— Нет, Алексей Николаевич, этого нельзя. Я — последний со льдины.
Алексей Николаевич начал сердиться. Но, как он рассказывает, он сдержался и затем употребил все свое красноречие:
— Отто Юльевич! Поймите!… Ведь в случае сжатия мы, здоровые, будем стеснены вашим присутствием. Поймите, палатки могут быть разрушены! Вас же придется держать на морозе! А вы на морозе «загнетесь»! А если вы «загнетесь» — это мировой скандал! Нам скажут: вы не сумели сохранить начальника экспедиции, когда это можно было сделать!… Поймите, Отто Юльевич!
Отто Юльевич задумался.
— Нет, нельзя. Все же я начальник.
Он сказал это нарочито твердо, как всегда говорит больной, когда изъявляет свою волю.
Бобров замолчал. Но через полминуты он новел атаку с другого фронта.
— Какой же вы начальник, когда лежите больной? Вы — не начальник, вы — бесполезный человек в лагере!
Никогда в течение всей своей жизни Отто Юльевич не считал себя бесполезным человеком. — Что?! В чем дело?!
— Хватит! — отчаянно сказал Бобров. — Поначальствовали! Объявляю себя начальником экспедиции.
Шмидт изумился.
— Ну-ну-ну! — сказал он.
— Чего «ну-ну-ну»? — сердито спросил Бобров. — Вы пойдете у меня «литером» № 2. Самолеты работают хорошо. Вам подадут утепленную машину.
— Позвольте, позвольте, меня же никто не сменял!
— Не сменял?! — выкрикнул Бобров. — Ну что с вами говорить? Нате, читайте!
И он, схватив со «стола» радиожурнал, подал его Шмидту.
Шмидт внимательно, одну за другою, прочел радиограммы. Их было пять.
Шмидт закрыл глаза, прилег головой на подушку и через полминуты открыл глаза, устремив их на Боброва:
— Что прикажете, товарищ начальник? [365]
Бобров бросился на пол к Шмидту. Расцеловались.
— Сейчас же одевайтесь! — приказал Бобров.
— Как сейчас же? — удивился Шмидт.
— Ну да, сейчас. Из Ванкарема высылают утепленный самолет специально для вас.
Шмидт протестовал против чересчур спешной отправки его из лагеря, но скоро должен был согласиться с Бобровым.
Согласившись, он тут же передал власть новому начальнику экспедиции путем передачи ему последних распоряжений.
Бобров позвал Кренкеля, который все еще стоял сторожем у двери. Весть об отлете Шмидта тотчас распространилась по лагерю.
Вошли Копусов, доктор, радист Иванов, кое-кто из машинной команды. Началось одевание больного. Никто не мог освободиться от чувства подавленности.
Внезапно рассмешил всех доктор Никитин. Он обратился к Боброву с неожиданной просьбой: