Нога никогда не ступает правильно всей ступней, она извивается тысячью уловок, инстинктивно ощупывая твердь; ваше чувство равновесия в беспрестанном действии.
О чем можно думать в эти минуты? И когда ноги выберут более гладкие торосы, вспоминаешь залитую солнцем Красную площадь. Чтобы увидеть ее, стоит потрудиться, стоит поднажать. Нажмем, нажмем… Москва! Красная площадь! Солнце!… И шагаешь веселей.
Да здравствует материк, берег! Наш берег, Советский союз! Из-за этого стоит страдать, стоит нажимать. Веселее ноги, не сдавайте!
Ветер проникает до костей. Люди жмутся, но идут, идут упорно… Мы продвигаемся вперед, точно лунатики. Чувство времени и пространства потеряно. Мы не знаем, по льду или по косе мы идем. Кругом бело. Не знаем, полдень или вечер. Солнце давно не светит. Мы бредем уже 14 часов, а конца пути не видно.
Изможденные, голодные, мы еле передвигаем ноги. Сон подступает к самому центру мозга, но ропаки под ногами гонят сон. Надо быть осторожнее. Поздно! Нога срывается в трещину ропака, ступня подламывается. Я приостановился, вытащил ногу… Ступать на нее больно до крика. Но надо итти и итти. Зубы стиснуты… «Не отставать!» — твержу себе. Рывками, с мукой, но иду.
Вижу, что товарищи бредут в полудремоте. Кроме сна они ничего не видят и ничего не хотят. Все чаще, снова и снова встает вопрос: «Спать! Отдохнуть во что бы то ни стало!» Каюры возражают:
— Спать на снегу, в пургу — замерзнешь… Скоро будет одна яранга, от нее близко Инмитауен. Надо скорей итти.
И мы поневоле тащимся за нартами.
«Одна яранга» однако не показывается. Мы обессиливаем вконец и бесконечно твердим каюрам:
— Уйку спать…
Но они и слушать не хотят и только сильнее и напряженнее кричат на собак:
— Кхо, кхо!
Наконец среди белесого засилья прочертилась полоска косы. Мы выбиваемся на нее. Нарты сворачивают к черным столбам, виднеющимся в тумане. Вероятно это остатки желанной яранги, хозяин видимо откочевал. «Кокуме немелькхен» (ай-ай-ай, хорошо)! — каюры выбивают ногами из-под снега моржовый окорок. Он похож на свиное сало. Ножи кромсают мясо, рты смачно жуют его. [413]
Подкрепив моржатиной себя и собак, каюры скова «затагамали».
Проходит час, другой, третий, а Инмитауена нет, нет теплой яранги, горячего чая и мягкого сна.
Белесый туман, беспрерывный снег конденсируются в наших глазах в… сгущенное молоко.
Задняя нарта эскимоса Умки отстала. Мы обождали ее. Умка подъехал к нам. Две собаки у него совсем выбились из сил.
Новый каюр идет впереди, глазами щупает махровую простыню пурги. Но по его тревожным движениям, по растерянному лицу заметно, что он сбился с дороги. И когда уже темь не дает сделать и шага, он останавливает все нарты, уходит вперед, выискивая след ползком, мечется по насту в разные стороны.
Возвратясь, он, как провинившийся школьник, гасит веками уголья глаз и, твердо подчеркивая слова взмахом руки, говорит:
— Уина тагам, уйку спать (нет хода, здесь спать).
Это было выходом, избавлением. Спальные мешки выдергиваются из-под увязки нарт, миг — и народ валится меж ропаками льда.
Каюры не спали. Они караулили рассвет, а некоторые из них просто заявили:
— Не хотим замерзнуть.
Только три часа провели мы в мешке, под снегом. Тепло создавалось собственным дыханием, но все же «кит-кит» (немножко) отдохнули.
Каюры будят собак, засыпанных снегом, долго трясут за постромки каждую пару упряжки.
Умка никак не мог разбудить свою полубольную пару. В третий раз он принялся встряхивать собак, но они не встали на ноги. Тогда он понял, что они замерзли. Для проверки он кривым ножом сунул под пах, глубоко в мохнатую шерсть. Собаки не проснулись. Значит — каюк. Умка снял постромки, бросил на нарты. Трупы оттащил подальше в сторону, чтобы из-за них не было войны между упряжками.
Умкину нарту повезли только восемь изможденных псов. Мы шли и думали о продолжении прерванного сна. Путь продолжался, селения все еще не видно. Хоть пурга стихает — и то хорошо.
Дорога идет по косе. Пересекаем овраги. Приходится скатываться вниз, карабкаться наверх. «Одной яранги» нет; по словам поводыря, «до нее не дошли».
Сквозь дым облаков чуть-чуть поглядывает могучий «тиркетир» [415] (солнце). Пожалуй, мы идем уже часов 17 без основательного отдыха и пищи.
Усталость томит тело, но мысли несутся, как спущенные с цепи собаки, и, когда нога ступает по гладкому насту, вырастают картины — Москва, Красная площадь, люди живые, понимающие… Стоит нажать, поднатужиться и шагать, шагать…