Но в Арктике солнце всходит бесконечно медленно.
Утром 11 апреля моя работа на аэродроме неожиданно обрывается. Ко мне подходит заместитель начальника Копусов. Я вижу щетку усов на выдающейся вперед верхней губе, мягкие серые глаза:
— Петя, приготовься к отлету. К нам идет самолет. Ты на очереди.
— Есть, товарищ начальник!
Лом глубоко врезается в снег. Через торосы спешу к второму аэродрому. Пять товарищей там уже переоблачились в малицы и следят за небосводом.
Долой дырявые валенки! Я натягиваю меховые чулки и торбасы, влезаю в оленью малицу, застегиваю рюкзак. И когда уже все готово, смотрю на небо.
По направлению к лагерю, где царят несметные толпы ледяных уродов, мягко, облаками, вздувается сажный дым. Это условный сигнал вылета. Ясно: самолет в воздухе. Напряженно ждем. Самый молодой челюскинец Геша Баранов ходит в малице с разузоренными рукавами. — Летит! — кричит он, тыча рукой вверх.
Мы всматриваемся в спокойную синеву небес и… ничего не видим! Смеющийся золотозубый рот выдает Гешу. Это он брал «на пушку». Самолета на самом деле еще нет.
Черная точка самолета была поймана неожиданно на северо-западе. Она ежесекундно росла.
Все яснее слышен гул мотора и пропеллера. Уже виден никелированный нос фюзеляжа. Он горит солнцем. Крылья — точно гигантские листья.
Это «Р-5»!
Покачиваясь из стороны в сторону, «Р-5» подходит к нашей группе, точно трамвай к остановке.
Из кабины смотрит летчик Молоков, углы губ его приветливо улыбаются:
— Быстренько, быстренько садитесь, товарищи. Беру шесть человек. Двоих придется посадить в бочки под крылья… [403]
Мотор продолжает работать, создавая вокруг себя метель. Мы грузимся…
Нехватает одного дополнительного пассажира, но он быстро находится. Это Леша Апокин. Он и Геша Баранов маленького роста. Энергичные аэродромщики запихивают их в тонкие фанерные бочки, подвязанные по одной у каждого крыла.
Молоков тянется из своего люка к нам, чтобы работающий мотор не заглушил его слов:
— Садитесь ближе ко мне: легче взлетать и держать машину в воздухе.
Готово! Самолет рулит к сигнальному «Т», в секунду делает разбег и — взлет.
Наверху нас встречает в штыки ветер. Смотреть вперед немыслимо. Смотрим назад, вниз. Лагерь Шмидта — это несколько малюсеньких серых точек…
Явно заметный поворот на юго-запад, а дальше прямая на Ванкарем. Я беспрестанно слежу за льдом.
Вокруг лагеря — мощные гребни валов, наваленных нордовыми штормами. Могучие, высокие крепостные стены. Хитросплетенная сеть этих валов раскинулась от края до края горизонта. Меж валами-белые квадраты бугристого, торошенного поля. Хаос!
Через полчаса полета картина дополнилась еще одним произведением арктического искусства: по ледовому телу Чукотского моря вдоль и поперек извивались зигзаги разводьев и трещин. Сверху тебе кажется, что это план каналов на Марсе, ниточки, перепутанные игривым котенком на белом полу…
Перед глазами проплывает возможная картина перехода по льду. Усталые, полуголодные люди карабкаются по ропакам, проваливаются среди торосов, утопают в снегу и в обманчивых, присыпанных снегом майнах… Все тело ноет… Выбившись из сил, люди в поту падают на снег…
Обойти разводья, пересечь их на брезентовой лодчонке, которую многие мечтали сделать в лагере, по воде, стянутой салом и ледяной шугой, удалось бы в двух-трех случаях, а потом лодка быстро вышла бы из строя. Мы не сумели бы протащить за собой нужное на весь этот неимоверно долгий путь количество продовольствия. Мы физически не смогли бы тащить за собой теплую меховую одежду и палатки. Ночуя на льду под открытым небом в пургу и холод, питаясь впроголодь, изнеможденные, мы поневоле рассыпались бы на мелкие группы отстающих, заболевших в пути, [405] и только 20–30 % людей с железным здоровьем увидели бы солнце на берегу…
Прочь от «пешего ужаса»! Лучше не думать. Ясно: переход был бы кошмарным концом всей трагедии.
Машинист Вася Бармин, сидевший рядом со мной, отчаянно вертел головой: он первый увидел берег.
Я повернулся вправо, вперед. Там среди белого безмолвия снегов возвышался чернью скал остров Колючин. К югу тянулась гористая гряда желанной земли.
Ледовый путь по воздуху пройден благополучно. Самолет идет на посадку. Вираж, крен на левое крыло; машина выпрямляется, потом скользит под углом вниз — толчок.