Байбакта и Таня остались одни.
Желая приласкать и порадовать несчастного, жестоко обиженного, юношу, она проговорила:
– Вот пожди, наградит тебя Ермак Тимофеич, малец, одарит казной и землею. Богатым будешь, Байбакта. Страсть богатым, как сам Карача.
– Ничего не надо Байбакте, госпожа… Все, что было у Байбакты, все отняли… – глухо произнес татарин.
– Кто отнял? Кучум?
– Кучум, госпожа… – и снова сверкнули на Таню маленькие, как у змеи, глазки.
Вихрем промчалась быстрая мысль в мозгу Байбакты:
«Што, ежели сейчас убить ее одним взмахом ножа, который затаен у пояса под широкой кожаной добавой» [курткой].
И небольшая, но сильная желтая рука сжала незаметно рукоятку незримого оружия.
Но тотчас же новая мысль заслонила первую.
«Не время еще… Не уйдет и эта… – злорадно мысленно говорила Алызга. – Великий Урт-Игэ требует иной, большей жертвы сейчас. Нечего захлопывать синицу в силки, когда орел гуляет на свободе».
И снова засверкали ее маленькие, но страшные глаза.
Жутко стало Танюше наедине с обезображенным, непонятным ей существом, хотя она не догадывалась, кто скрывается под этим страшным обличьем и чем полна почерневшая от жажды мести душа этого существа.
Постояв немного, Таня поспешила в город, за вал, где уже кипела новая суета и жизнь.
Пятьдесят смелых, надежных товарищей-казаков отобрал себе Ермак для поимки Кучума. Взял и князя Алексея с собою и других верных дружинников своих.
Ударили в било на площади. Наскоро собрали круг.
– Идем, братцы, на поимку Кучумки! – весело и радостно сверкая глазами от одной мысли исполнения своей заветной мечты говорил Ермак. – Тебе, Мещеря, Сибирь поручаю… Ворота накрепко заприте… Не дай Бог пронюхают поганые, што ушел атаман, придут, так встреть поладнее гостей желанных.
– Встречу, атаман!
– Взял бы и тебя с охотой, Матюша, да вишь, острог не с кем оставить… Ну, да ладно. От скуки не помрешь, а к ночи назад будем и с Кучумкой пленным. Это уж наверняка, – весело и убежденно слово за словом ронял князь Сибирский.
– А теперь, братцы, за мною! – и первый вскочил на коня, оседланного предупредительной казацкой рукой.
Широко распахнулись ворота крепости, вылетел из них маленький отряд. Байбакта ехал впереди, указывая дорогу. Поскакали прямехонько на соседний улус. Но там не оказалось ни Кучума, ни бухарских купцов:
– Видно, вдоль Иртыша пошли… – рассуждал проводник Байбакта.
Вернулись обратно. Оставили коней в крепости. Сели в струги и поплыли вверх по Иртышу, прямо к Вогаю.
Между тем хлынул дождь, гроза разразилась. Ненадолго, однако. Разогнал тучи буйный, свирепый ветер, всклокотал воды Иртыша, запенил потемневшую муть реки. Дневного зноя как не бывало. Ветер все крепчал и крепчал. Казаки выбились из сил грести против течения.
– Да где же Кучумка-то? Ночь, поди, скоро, а он словно сквозь землю провалился, – недовольными голосами роптали в стругах казаки.
– Погребем еще, братцы, немного, да и буде… Не найти в эту непогодь все едино поганых… Домой надоть вертаться… Ну, довольно, поворачивай вспять… Утро вечера мудренее. Ужо на заре, при свете, легче будет доглядеть татар… – и Ермак, взяв весло у кормчего, первый повернул ладью.
Опять загудел, засвистел ветер, опять забурлила река. Черные волны, серебрясь пеною, как грозные, старые духи сединою, метались и бились вокруг челнов.
Бурлила взбешенная непогодой река. Еще больше притомились казаки. Нет мочи грести далее. Весла повыпали из рук.
– Неча даром так-то биться, причаливай к островку, робя… Небось, отдохнем за ночь. Утром снова в путь, – скомандовал Ермак.
Черным мохнатым чудищем выплыло что-то из мрака.
– Это Вогайский островок… Кругом вода, до берегу далече… Будем как у Христа за пазушкой здеся, никто из татар и не проведает о нас до утра. И сторожей ставить неча… – ободренным голосом, предчувствуя скорый ночлег, а с ним и отдых до самого утра, говорили казаки.
Бодро выскочили они из стругов и, не раскидывая костра, не поставив обычной стражи, уснули как убитые. Уснул и Ермак, уснул и Алеша, князь Серебряный-Оболенский подле своего начальника и друга.
Дивные сны снились в ту ночь Ермаку: будто не князь он Сибирский, не атаман бывший разбойничий, а царь могучий всей широкой, многолюдной православной Руси… Сидит он на троне в дворце Кремлевском, золотой венец царский на нем… И кланяется ему народ и чествует его… А за окнами дворца колокола гудят, толпы бушуют…
Сладок и крепок сон Ермака. И не чует он грозной действительности, что повисла над его головою.
По– прежнему бушуют грозные воды Иртыша. По-прежнему гуляет по ним буйный ветер и гонит их вправо и влево как беспорядочное, покорное стадо овец.