У Пети закрутка шла направо, волосики простирались спирально и веерно. Огромные, поливающие Сибирь циклоны так же глядятся из космоса. Когда их дожди, напитав холода в поднебесье, падают на раскалённую летнюю землю, то кажется, так и уйдут паром, настолько нагрета сухо-смолёвая тайга. А ещё бывают спиральные галактики, и Иванова бабушка тётка Улита говорила: «Звёзды пятна бывают, звёзды пёры, а есть ещё в под заверть».
4
Сыны подрастали и уже не умещались на охотничьем участке отца, поэтому решено было расшириться – в Эвенкии к востоку от участка пустовала территория. Прежде там беспорядочно промышляли экспедишники из сейсморазведки, благо можно было попасть на вертолёте. По воде далековастенько, да и реки больно каменистые и порожистые. С развалом страны экспедиции ушли, и полёты прекратились. Охотники и радовались, и огорчались. Радовал уход сейсмиков, «гравиков» и прочих изыскателей ископаемых, которые для охотников – источник вечной опасности. И печалил развал охотничьего хозяйства, несусветное подорожание вертолётных часов. Многие не понимали, к чему оно приведёт, и молодо радовались воле. Дескать: «Не-е-е… Я даже не парюся. Чо-чо, а пушнинка-то всегда в цене будет, хе-хе. Поди не пропадём».
Этой зимой Иван устроил поход на новые земли, которые прирезал к своему участку, по всем правилам оформив в районе. Ждать весенних настов Иван не хотел и освоение совместил с промыслом. Мечтал узнать, что там за места, зимовьё души до новых границ расширить.
У Ивана была примерная карта с парой избушек, больше ничего, и ясно, что горы, тайга да болота. Охотился там один мужик, Ванька Вагнер, у которого можно было бы вызнать про избы и путики, но он уехал в Германию. Да и знал о нём Иван понаслышке – Вагнер жил совсем в другом, большом, посёлке, где стояла тогда экспедиция.
Места эти от жилья далёкие… Каменистые реки, в засушливое лето грозно щерящиеся валунником, усыхающие до непроходимости. Невысокие, до версты, столовы́е горы, оперённые гранёными скалами, лиловым штыковником, по колени тонущим в каменных россыпя́х. Тайга, больше листвяжная, стройно-антенная и завораживающе чахлая. Пылающе-рыжая осенью и штрихово́ сереющая по́ снегу. Эвенкийские грозные названия, бесчисленные Чепраконы и Ядромо́. (При слове «Ядромо» представляются похожие на ядра базальтовые камни, а «Чепрокон» происходит от эвенкийского слова «чепара» – рыбьи молоки.) Бывает, самая зычноимённая речушка окажется пойменной и невзрачной, а какая-будь негромкая – грознокипящей в скалах.
Уже весь участок был насторожен или «взведён», как говаривал Иван, шли первые проверки, охота была неплохой, и к середине ноября Басаргины планировали разведку востока. Близился общий сбор в краевой избушке, откуда начинался поход, но ударила мерзейшая оттепель.
Младший сын Лавр, по братскому обычаю вступающий в полосу дикой силы, проверял путики в соседней избушке, до которой по реке было километров пятнадцать. Он уже всё сделал и рвался навстречу к отцу и братьям, окрылённый хорошей охотой и планами рвануть на новые земли. По крутому гористому берегу снегоходной дороги не было – ходили только на лыжах. Поэтому выезжать надо было по реке, которую в тепло мгновенно промывало, особенно у берегов в камнях. Про серёдку же и речи не шло – полыньи да пропарины. Следовало спокойно выждать денька два-три, когда оттепель отсопливит и вернётся морозец – прольёт, проклеет и опечатает: «Хоть боком катись». Особенно если снежком подпери́т для мягкости. Всё ж «не зря Бог-то делат».
Но Лавря настолько разогнался, что ломился к отцу не глядя на «шлячу». Тот настрого запретил дёргаться, но Лавря всё целил то «буран» пробовать», то «дорогу топтать». (Топтать – означает бить путь техникой, трактором ли снегоходом.) Вечером не вышел на связь. Часов в пять утра Иван проснулся. На дворе было около ноля градусов. Воздух дышал оттаявшей хвоёй, неплановой прелью. Вот-вот побежит с ёлок и пихт – талая кухта настоится на хвое и закапает на снег жёлто-зелёным, дырчато очертит по кругу стволы. Иван попил чаю и, не дожидаясь рассвета, поехал в сторону Лавра. Валили в душу примеры, как кто-то не поехал на выручку, а человек утонул, замёрз, надорвался. Тем более Лавр в «дикой полосе» и от него чего угодно ждать можно. Лыжи Иван пожалел в такую мокреть и оставил.
По всей длине реки шли или крутые берега с тальниками, или скалы и каменные гряды. В ямках мокро зеленел снег. Вокруг небольших камней выпуклым кольцом играло течение. Большие стояли в скорлупных развалах – когда вода падала, они вылезали, ломая лёд. По прямой не разлетишься, одни зигзаги. Да и берег бахромчатый, мысок на мыске. Несколько раз Иван садился – то проваливал в берегу́, то в наледи вяз – под снегом водищи в колено. Через ручей стелил переправу, и до обеда проехал километров шесть. Ноги подмокли – бродни есть бродни, «голяшки-то тряпочны». Упрел ворочать снегоход, вычищать снежную кашу из ходовки, машина разлапистая, как лягуха, пять раз крутанул – и язык на плече. Кусок с ровным берегом проскочил секундно, но потом снова пошла изрезанка, потекли ручья с промоинами под устья́ми. Один пришлось переезжать по берегу, по оттаявшим чёрным камням – и вспомнилось почему-то, как тоскливо-тало в городах над тёплыми трубами.