со второй ногой противника. Не успел тот опомниться, как скандинав рубанул ему по руке и выбил щит, а затем мощным ударом рассёк живот и выпустил кишки. Но стоило умирающему врагу упасть, как на его место пришли ещё четверо. Рогнвальд вынужден был отступать. Вскоре появился хромающий на одну ногу, с окровавленной ляжкой Гаврюша. Убегал и толстый Путята, по дороге он остановился возле одного раненного киевлянина, лежащего на земле, и перерубил ему горло. А затем продолжил отступление. Ряды новгородцев были смяты, их попытка окружить врага провалилась, и теперь киевское войско окружало их. — Плохо наше дело, — произнёс Путята, отходя в тыл. Ставр молчал, на нём не было лица, он с трудом сдерживал нервную дрожь. Внезапно он наступил на что-то мягкое, а когда опустил глаза, то в ужасе увидел, что стоит на человеческих кишках. Тело раненного воина было ещё тёплым, минуту назад он был ещё живым, а теперь лежал со вспоротым животом. — Чёрт, чёрт, к чёрту всё! — нервно прокричал Ставр, — будь проклята эта война, будь проклят этот Киев. Надоело! Но тут на него надвинулся Рогнвальд и схватил перепачканной в крови рукой за горло. Его рука почему-то была очень холодной, на рыжей бородке виднелась полоска вражьей крови. Рогнвальд взглянул в глаза Ставру, и от этого на душе у купца похолодело. Скандинав ничего не сказал ему, но во взгляде его было столько презрения, что Ставр не сомневался: ещё одна такая выходка, и рыжий его убьёт. А меж тем на поле боя становилось всё ужаснее. Кто-то надел на копьё отрубленную человеческую голову и поднял её над битвой, словно знамя. Голова, по всей вероятности, принадлежала новгородцу, поскольку подняли на копьё её киевляне. Здесь Ставр уже не выдержал и к своему стыду почувствовал тёплую сырость в штанах. Но на это никто не обратил внимание, словно это было обычное дело, да и отрубленная голова привела новгородцев в бешенство. Теперь в бой вперёд шёл сам князь Ярослав, а за ним витязи из Славенского и Людина конца, в их числе Добрыня, Гаврюша, Кирилл и юный Николай. Своим натиском они отбросили врага, а затем побежали дальше, всё сильнее растягивая фланг. На какое-то время битва превратилась в соревнование по бегу. Новгородцы соревновались с киевлянами, никто не хотел уступать. Ярослав бежал впереди всех, но никто не видел его брата Святополка. Новгородский князь оказался невероятно быстрым, всю свою ярость, всю свою жажду власти он вложил в этот бег. И в конце концов новгородцы обогнали киевлян, преградили им путь и стали теснить их ряды. Теперь новгородцы перехватили инициативу и начала окружать врага и прижимать к реке. Тем яростнее сопротивлялись киевляне и пытались отбиваться. Добрыня на какое-то время даже забыл про боль в руке и яростно разил копьём в гущу врагов. Вскоре на конце его клинка появилась кровь — знак того, что он кого-то ранил. Но в следующее мгновение раненная рука отказалась его слушаться, выпустила щит, который рухнул на землю. Тут же множество копий устремились в богатыря. Некоторым дал отпор Кирилл, от других закрылся щитом Николай Микулич. Откуда-то возник и Константин Добрынич — новгородский посадник, который мощным ударом булавы раскроил кому-то череп. Добрыня поймал руками копьё, которое летело ему прямо в лицо, но от удара поскользнулся и рухнул на землю. Как назло, позади не оказалось никого из своих. Какой-то проворный киевлянин тут же набросился на новгородца с целью поразить его лежащим. Но Добрыня успел перекатиться. Вслед за первым ударом киевлянин замахнулся для второго, но тут кто-то с невиданной скоростью набросился на него. Витязь ещё пытался защищаться, но безуспешно, и вскоре пал под ударами вражеского топора. Каково же было удивление Добрыни, когда он увидел, что его спаситель — Рогнвальд. Рыжий скандинав подал ему руку и помог подняться на ноги. — Я бы сам справился, — молвил Добрыня. — Не сомневаюсь, — отвечал Рогнвальд. — Вот уж не думал, что буду обязан спасением своему врагу. — Мы не враги, если у нас общий враг, — отвечал скандинав, — к тому же, хоть ты и победил в нашем поединке, Сорока всё равно досталась мне. Так что мы квиты. Добрыня не стал спорить и принялся искать глазами свой щит. И тут его словно поразила стрела. Николай. Он совсем забыл про сына Микулы, за которым обещал присматривать. С тревогой Добрыня стал разыскивать его взглядом и к своему ужасу нашёл его в самой гуще схватки. Рядом не было никого из своих. Ни Гаврюши, ни Кирилла. Добрыня с одним копьём стал прорываться к другу. Николай был крепок телом, как и его отец, казалось, он не сражается, а лишь играет, испытывая силы. Но для этих игр он оказался ещё мало подготовлен. Вражье копьё поразило его прямо в печень. Добрыня застыл, будто его самого смертельно ранили. С болью он смотрел, как юный Николай падает на землю. Когда Добрыня с друзьями, наконец, прорвался к нему, тот уже умирал. — Коля, — взял его за руку Добрыня, едва сдерживая слёзы. — Ничего, — через боль отвечал Николай, — ты главное знай, Добрыня, ты нам не чужой. Сестра моя, Настасья, любит тебя всем сердцем. Женись на ней, она будет тебе хорошей женой. И этими словами Николай испустил дух. — Нет! — в ярости прокричал Добрыня. Где-то он нашёл лежащий на земле топор, и взяв его в одну руку, а копьё в другую, без защиты ринулся в бой. Киевляне отступали, они уже полностью были окружены и прижаты к реке. Теперь и Днепр уже окрасился в багровый цвет. Тех врагов, что были окружены и сдали оружие, новгородцы взяли в плен. Тех, которые продолжали сопротивляться и убегали — догоняли и забивали, словно охотники свою добычу. Здесь уже включился в дело и Ставр. После того, как купец обмочился, он почувствовал невероятный прилив сил. Страх ушёл, осталась только жажда крови. И они снова и снова догоняли и убивали врагов. Догоняли и убивали. До самого наступления темноты. А ночью сами заснули, как убитые. И лишь на следующий день они смогли насладиться своей победой. Такой трудной, такой кровавой. Город Любеч сдался без сопротивления, но Ярослав не стал здесь задерживаться. Великая страсть влекла его вперёд. Ещё несколько дней пути, и впереди показался город на семи холмах. Он возвышался над Днепром, словно жилище богов на облаке. Два берега соединял меж собой исполинский мост, на одном из семи холмов поднимался ввысь огромный каменный храм невиданной красоты. Издалека город был похож на сияющую вершину мира, пуп земли, высочайший центр вселенной. Такой огромный, такой желанный Киев.