У Савки на шее надулись жилы. Всей силой рванул зверя на себя, мишка оступился, шмякнулся и перекатился через голову.
Толпа ревела. Взбешенный медведь наступал на Савку во весь свой рост с налитыми кровью глазами. Савка поднырнул ему к животу и вцепился в красную медвежью рубаху, провонявшую прелой шерстью. Медведь пытался схватить его короткими лапами и больно бил по плечам.
- Моя взяла, - хрипел Савка. - Моя взяла.
- Его победа! - кричали в толпе. - Плати куны!
Яков отогнал зверя и взял его за цепь. Бросил, не глядя, Савке серебро.
- Не надо, - сказал Савка. - Возьми в свою дружину, пригожусь.
Он стоял, прижав к груди шапку. Глаза были скрыты тенью.
4. ПУТЬ
Двести молодцов, крепких и широкогрудых, отобрал Яков в разбойное войско. Был тут Савка - подневольный человек, Омеля, сын колдуна Волоса Зашиба, черный, будто кощей, воеводские дружинники и вольные люди, богатенькие и беспортошные.
Долог путь. Спешили ушкуйники достигнуть до ледостава Устюга Великого, что стоит в устье Сухоны-реки на Двине.
Были дожди. Затяжные и холодные. Промокла земля, промокло небо, промокла и задубела одежда.
Потом дохнуло морозом, а тучи стали синими и тяжелыми. Мокрый снег слепил коням глаза. По утрам они резали ноги о молодой острый ледок, скользили и спотыкались.
Грузный Яков похудел и подтянулся. Стал сосредоточен и молчалив. Только иногда вдруг заболтает ногами на своем белогривом Пегашке, засвищет разбойничьим посвистом и пустится вскачь по избитой дороге.
Остались позади Векшеньга и Тотьма - погосты новгородских доможирцев, собирающих дань с местных племен.
Яков ехал впереди, сунув шапку за пазуху. Был морозец и ветер. Запоздалые листья, желтые и пурпурные, летели на снег и под ноги коням. У щеки Якова покачивалась желтая серьга, похожая на жесткий осенний лист.
Савку злила эта серьга. Легко дается Якову жизнь. И он кичится этим. Савке бы это золото. Савка бы зажил.
Он не знал, как бы он зажил, но при одной мысли об этом сердце купалось в тепле.
Яков придержал коня и крикнул:
- Уговор таков: счастье найдем - всем по доле делить. На беду набредем - чур мне одному.
- И мою прихвати в придачу, беду-то, - мрачно откликнулся Омеля.
- Твою не возьму, - посерьезнев, ответил Яков.
- Почто?
- Прожорлива больно, не прокормить.
Захохотал и стал ловить листья в кулак.
Войско растянулось по лесной тропе и шутку передавали едущим сзади, она катилась дальше и дальше, с добавлениями, пока не взорвалась визгливым смехом последнего ратника.
Омеля сопел и смотрел на поникшие уши коня. Медлителен он умом и телом и над ним посмеиваются все, кому не лень. Он покорно сносит обиды, разве что шлепнет пересмешника в сердцах по затылку.
Только одно задевает до боли.
Он был всегда голоден. Мальчишкой, когда дрался с братами из-за пыльной сухой корки, найденной под сундуком. Отроком, когда княжий тиун, исхлестав отца плетью по лицу, увел со двора коровенку, и они мололи тогда зерно с лебедой и липовым цветом. Потом пас Омеля княжеских свиней и копал с ними сладкие корни медвежьего лука. Младший братишка был слеп и Омеля приносил ему корни рогоза и медвежьего лука как лакомство.
Бежал Омеля от нужды в вольный Новгород. Но волен он не для тех, у кого вся казна - порты да лапти. Пробивался случайными работами, пока не упал на дворе гончара. Три дня не евши, нанялся колоть дрова. Исколол три поленницы и упал. На счастье, толстая повариха от доброго сердца стала потом подкармливать хозяйскими объедками.
Ему, Омеле, немного надо. Ему - работу и пожрать вдосталь. Ежели вернется из Югры с мешком серебра и мехами обвешанный, купит жареного на вертеле барана. И серьгу, как у Якова, в ухо повесит.
- О чем позадумался? - окликнул его Савка.
Омеля сладко потянулся и сказал о серьге.
Савка выругался про себя. Недоумок! Его головой орехи колоть.
Но Савка неспроста присматривался к Омеле. Если его распалить осерчает и грозен будет во гневе. Не удержишь ничем.
И к другим присматривается Савка. Молчаливо, исподлобья.
Робеет Савка перед Яковом. Тот похож на одичавшего жеребчика, не знавшего хомута. Словно мир - веселая степь, где вволю корма и тепла.
- Ты на мальчишку похож, - сказал Якову Зашиба, сын колдуна Волоса, черный, будто кащей. - Говорят, к старости в детство впадают.
Яков расхохотался.
- Для мальчишки земля - сказка, и он ищет чудеса. Что же в этом плохого?
"Конечно, жеребчик, - подумал Савка. - В мальчишестве все жеребчики. А как оденут хомут и впрягут в телегу, так и глаза потускнеют, вылезут ребра и подогнутся коленки. Будешь смотреть под ноги и дремать на ходу. И Тишате моему та же участь".
Ночевали в маленькой деревеньке на три двора.
Яков с наслаждением вытянулся на печи, разморенный теплом. Задремал и проснулся оттого, что зудели спина и руки. На полу вповалку храпели ушкуйники. Яков зажег лучину. По закопченной стене ползали клопы. Они вылезали из щелей, проворно бежали на потолок и падали оттуда легкими капельками. Яков стал сшибать их щелчками и палить лучиной.
Потом изругался и вышел на крыльцо. Оно было скользким от инея. Столбы покосились, как покосилась и сама изба.
На завалинке сидели колдунов сын Зашиба, Омеля и еще несколько ушкуйников.
- Завсегда она сзади идет, - рассказывал Зашиба. - Почуешь вдруг, что в затылок дышит, обернулся - хвать! А ее уж нету, пусто в кулаке. Так она и ходит.
- Кто? - спросил Яков.
- Беда. Есть маленькие беды, а есть главная. Мне бы вот ее встретить и хребет заломить.
- Ты хоть видел ее в глаза?
- Не-е. А вот скажи, рождается человек и есть у него руки и разум. И каждый своим велик и с другим не схож. Только один родился сразу боярином, а другой лапотником.
- Так господь предрешил.
- А что он так предрешил? Сказывают, прежде все боги жили вместе и ели из одной чашки. И наш Христос, и дедов Сварог, и заморский Аллах, и все, какие есть. Перессорились они, споря, кому первым быть, и ушли со своими племенами в разные концы земли. С той поры и затевают племена вражду меж собой, потому что их боги в ссоре.