За девушкой вышла строгая тощая дама с неприветливой физиономией, в круглых очках с дымчатыми стеклами. Она, казалось, постоянно была наготове, чтобы защищать, не свою костлявую фигуру, конечно, а прелести особы, которую сопровождала. Поздоровавшись с хозяевами, обе они затерялись в толпе дам и кавалеров. И все это произошло быстрее, чем мы успели рассказать…
Последним из экипажа вышел отец девушки, высокий иностранец с седыми висками, с корректными манерами. Господин Моран, французский инженер, уже много лет жил в Бразилии, куда вместе с другими специалистами приехал по контракту для постройки газового завода. Некоторое время спустя он женился на доне Адриане де Оливейра, паулистской даме исключительной красоты и отменных душевных качеств. Господин Моран не был, однако, счастлив в семейной жизни: на следующий год он овдовел, оставшись с дочкой, которой было тогда всего несколько месяцев.
Все склонны были думать, что он женится снова. В Сан-Пауло не было недостатка в девушках, которые согласились бы выйти замуж за такого благородного и учтивого человека, к тому же обладавшего известным состоянием. Однако он выглядел грустным и держался замкнуто. Выписав из Франции сестру, старую деву, Моран поручил ей вести хозяйство и воспитывать дочь. Мадемуазель Жувина – так ее звали – прекрасно справилась со своей миссией: она стала полноправной хозяйкой дома, вскоре приобретенного Мораном, и занялась воспитанием девочки, которую растила, словно редкий цветок. Со временем девушка действительно стала цветком – красоты и ума.
Звали ее Лусила; она была Лу в семье и дона Лу – в обществе. Обычно в марте старая Жувина и дона Лу выезжали в Сантос, садились там на французский пароход и отправлялись на несколько месяцев в Марсель погостить у своих родственников. Вот откуда у этой элегантной паулистаночки и появились несколько свободные европейские манеры – и это в те времена, когда дамы не выходили одни из дому и даже не всегда получали разрешение сидеть у окна! Дона Лу представляла собой прелестное исключение. Она совершала длительные прогулки верхом на своей гнедой кобыле; в ясные вечера приказывала запрячь фаэтон и, сама правя, с хлыстом в руке, отправлялась в гости к подругам. За это дону Лу несколько осуждали в гостиных, что не мешало ей пользоваться симпатиями и уважением тех, кто хорошо ее знал.
Когда дона Лу подошла к комнате для гостей, где дамы оставляли накидки и приводили в порядок прически, ее чуть не сбил с ног какой-то молодой человек во фраке; необычайно смутившись, он заметался перед ней. Светлые глаза девушки заискрились от гнева. А Лаэрте – это был он, – заметив это, растерялся еще больше. Тогда девушка, никогда не упускавшая случая позабавиться, сделала вид, что ошиблась:
– Вы швейцар при дамской комнате?
У Лаэрте все закружилось перед глазами, ему показалось, что дом зашатался, и он прислонился к стене.
В эту минуту на помощь пришла дона Синьяра и представила молодых людей друг другу:
– Лу, я хочу познакомить тебя с моим племянником Лаэрте. Как и все студенты-новички… малый с амбицией.
Девушка поздоровалась с подчеркнутой скромностью, чуть присев в реверансе.
Но дона Синьяра еще не считала свою миссию законченной.
– Лаэрте! Дона Лу заслуживает того, чтобы и любоваться ею и уважать ее: она умна, образованна и очаровательна. Однако советую тебе быть осторожным…
Оба – юноша и девушка – ждали окончания фразы, но оно последовало лишь после нарочитой паузы:
– …потому что она настоящий дьяволенок и еще не потеряла охоты ко всяким шалостям.
Все трое рассмеялись. Немного погодя мадемуазель Жувина подошла спросить племянницу, почему они смеялись. Та ответила:
– Потому что нам было весело…
А в это время зал уже заполнился девушками, которые, стоя вдоль стен, обмахивались большими веерами из перьев. Среди гостей сновали мальчики с кружевными воротничками, в ботинках выше щиколотки. Из задней комнаты донесся плач ребенка, и одна из дам чуть не бегом бросилась туда, чтобы узнать, в чем дело. Музыканты вынимали платки и отирали пот со лба, затем брали пробные аккорды и отпивали из рюмок портвейн. В неожиданно наступившей тишине оркестр заиграл вальс «Голубой Дунай», который в то время считался последней новинкой. Кавалеры стали приглашать дам. Разлетались косы, ленты бантов казались порхающими бабочками. Развевались широкие юбки с тройным рядом пышных оборок, соблазнительно открывая замшевые башмачки.
Те, кто задержался на улице у фонаря, теперь тоже вошли в дом и сдали свои накидки, шляпы и трости Розинье, которая озабоченно отнесла их на хранение в кладовую, превращенную в мужской гардероб. Вместе с приглашенными появились и непрошенные гости, которых хозяин дома принимал так же любезно, не скрывая, впрочем, неодобрительной усмешки.
Сеньор Алвес Нунес не любил танцев и остался в библиотеке, поставив перед собой коробку гаванских сигар и бутылку иоганнесбурга. Вокруг него собрались видные представители паулистского общества – и консерваторы и республиканцы. Когда они встречались в одном и том же салоне, что в ту пору было обычным явлением, то обращались друг к другу крайне учтиво: «ваше превосходительство…» Однако на другой же день, на трибуне или в газетах, и отношение друг к другу и тон выступлений резко менялись.
Оживленная беседа в салоне Алвеса Нунеса вращалась вокруг двух наиболее важных и тревожных тем – отмены рабства и провозглашения республики.[27] Здесь сталкивались самые различные точки зрения. Среди монархистов были аболиционисты, среди республиканцев – сторонники рабовладения. Одни говорили о свободе, другие – об освобождении с выкупом, третьи – об отмене рабства, и все это были различные понятия. Те, кто проповедовал освобождение невольников, несколько пренебрежительно относились к тем, кто пускался в абстрактные рассуждения о свободе. Все были убеждены в своей правоте, что не мешало им, однако, уважать чужие взгляды…
Исключением являлся лишь сеньор Фрейтас, который при каждом удобном случае бросал одну из своих излюбленных язвительных фраз, не щадя никого. Так случилось и здесь. Один из почтенных паулистов пожаловался на агрессивный характер, который за последнее время принимает идея освобождения от рабства. Он рассказал, что, будучи в Сантосе, видел, как чернь охотилась за одним лесным капитаном и средь бела дня на железнодорожной станции избила его. В заключение этот политический деятель сделал вывод:
– В Сантосе все – аболиционисты… А сеньор Фрейтас ехидно добавил:
– Все, даже сторонники республики.
Во время танцев Лаэрте слонялся из угла в угол и наблюдал за парами, которые кружились по залу, или, когда замолкала музыка, останавливались у окон за легкими кружевными занавесями. Он был настолько очарован доной Лу, что часам к двум ночи не удержался: с отважным видом подошел к ней и галантно расшаркался.
– Окажите мне честь протанцевать со мной этот контрданс.
– С большим удовольствием.
Оркестр заиграл «шоттиш», один из этих быстрых танцев с подпрыгиваниями. Новичок, ожидавший вальса, в котором больше ходили по паркету, чем танцевали, старался как мог повторять па, которые проделывала девушка.
Дона Лу с самым серьезным видом обратилась к своему кавалеру:
– С той минуты, как мне вас представили, я заметила, что внушаю вам антипатию. А сейчас поняла, что вы меня ненавидите и ради этого способны на самые страшные преступления. Однако пожалейте меня! Беззащитная девушка молит вас о милосердии!..
– Что же я сделал такого страшного?
– Вы наступаете мне на ноги. Я знаю, что вы пригласили меня на танец только из мести. Но так не поступают. Я бы предпочла танцевать с кавалерийским сержантом, не снявшим шпор.
Лаэрте расстроился и остановился. Он чувствовал себя униженным. Дона Лу взяла его под руку и провела в столовую, где беседовали дамы. Но тут же выйдя в коридор, сердито сказала своему спутнику:
27
Действие романа происходит в годы, предшествовавшие освобождению рабов (1888) и объявлению Бразилии республикой (1889).