Последние слова вызвали шум в зале. Вейгу Кабрала стали прерывать, ему угрожали злобно поднятые руки, сжатые кулаки; идеалистам не хотелось видеть священное дело освобождения рабов в озарении этого слишком резкого света…
Старый Шомбург снова поднялся с кресла, подошел к окошку, выходившему в зал, и с добродушной улыбкой простер руки, призывая к тишине и как бы говоря: «Ну что же это вы, ребята?»
И тишина наступила.
Лаэрте не заинтересовала эта дискуссия; его занимало другое.
– Значит, Лу не замужем? – спросил он.
– Нет. Можешь не сомневаться…
Студент обернулся к нему. Лаэрте дремал перед стопкой тарелочек.[33] Криво улыбаясь в полусне, он с трудом удерживал в равновесии голову, которую подпирал высокий воротничок. При этом он время от времени озабоченно перекладывал из кармана в карман какой-то предмет, не находя для него подходящего места.
– Что это у тебя? – спросил приятель.
– Ключ…
– А… Скажи, что с тобой?
– Меня чертовски развезло…
Он и в самом деле опьянел. Хотел подняться, но не смог. Привыкшие к таким сценам молодые люди не обращали на него внимания. Лишь когда он, расплачиваясь, вступил в спор с официантом, один из сидевших за соседним столиком спросил студента:
– Кто этот желторотый? – И тут же заговорил о другом.
Между тем Лаэрте погрузился в пьяную дремоту. Вспомнил фазенду, в его памяти возникли образы родителей, им овладела тоска; он начал всхлипывать и затем горько зарыдал. Он подумал о Салустио, и ему захотелось освободить его. Завтра же он напишет отцу и добьется своего. Но тут же вспомнил, что отец послал Салустио работать в поле вместе с другими неграми, и в душе его поднялся гнев против отца. Лаэрте ударил кулаком по столу и воскликнул:
– Я должен его освободить, но вместе с остальными рабами, не так ли, Лу?
Послышался голос того, кто раньше назвал Лаэрте желторотым:
– Ого, уже пять часов, светает.
– Ну как, пойдем? – обратился к Лаэрте огорченный приятель-студент.
– Не пойду.
– А мне пора.
– Иди, а я останусь здесь с компанией…
– Ну, так я ухожу.
Студент распрощался с друзьями и ушел. В этой среде не было принято провожать до дома подвыпивших приятелей.
Лаэрте попросил себе еще кружку пива, но никто его не услышал. Он потребовал вторично, но результат был тот же… Недовольный, он нахлобучил шляпу, повертел тростью и, ворча, вышел из пивной. Его проводили насмешливыми улыбками. Только Вейга Кабрал встревожился:
– Как же так? Он уходит один? Доберется ли до дому?
– Пусть идет. Не заблудится, – успокоил его судебный чиновник.
– Нет. Так не годится.
– Кто же его отведет домой?
– Мой секретарь.
Кабрал подошел к двери, несколько раз продолжительно свистнул и снова уселся.
Не прошло и двух минут, как дверь открылась, – в своем длиннополом пиджаке и шапочке из газетного листа появился Калунга. Обведя взглядом собравшихся и увидев Вейгу Кабрала, Калунга направился к нему.
– Я здесь.
– Ты встретил на улице подвыпившего малого?
– Даже не одного, а четверых!
– Я говорю о парне, который вышел отсюда последним.
– А… знаю. Он живет на улице Табатингуэра.
– Этот самый. Проводи его. Помоги открыть дверь и, если начнут расспрашивать, придумай объяснение получше.
– Будет исполнено.
И Калунга помчался вдогонку. Вскоре он увидел Лаэрте: тот стоял, прислонившись к стене какого-то дома, пот лил с него ручьем. Он, видимо, потерял всякое представление о том, кто он и где он. Калунга взял его за руку и повел, как ребенка; юноша не сопротивлялся. Подойдя к дому Нунеса, они остановились перед дверью. Поиски ключа были мучительно долгими. С большим трудом Калунга нашел его у Лаэрте в кармане жилета, открыл дверь, заставил студента войти и стал всовывать ключ в замочную скважину с внутренней стороны, чтобы Лаэрте мог потом запереть дверь, когда к ним подошел кто-то в домашних туфлях.
– Кто там?
– Это я.
– Кто я?
– Калунга.
У застекленной двери появился старик в халате и с подсвечником в руке.
– Я привел молодого человека.
– Хорошо. Спасибо, парень.
Калунга исчез в мелком, моросящем дожде. Хозяин запер дверь на ключ. И уже при утреннем свете, проникавшем сквозь окна, произошел короткий диалог между дядей и племянником. Сеньор Алвес растерянно мигал:
– Что же это с тобой, мальчик?
И Лаэрте со шляпой на затылке, с галстуком, вылезшим из жилета, опираясь на трость, ответил:
– Ничего, дядюшка. Я нашел свою дорогу. Я еще совершу в жизни великие дела. Вот увидите…
VI
Каиафы
На окраине Сан-Пауло процветал постоялый двор «Метрополитано». Переднюю часть дома занимала лавка – в ней были выставлены связки лука, табачные жгуты, куски сушеного мяса, груды сандалий на деревянной подошве, квинты вина и водки. Позади лавки находился зал. Там стоял большой стол, застланный грязной скатертью сплошь в пятнах от вина, оливкового масла и жира, а по обеим сторонам его – скамейки. За домом была дощатая пристройка, крытая железом и разделенная на комнатушки. Во дворе густо разрослись сорняки. У кирпичной стены приютилось засохшее сливовое дерево, годное лишь на то, чтобы развешивать на нем белье, и виноградная лоза, которая больше походила на сушеного осьминога, вцепившегося в камень…
Здесь останавливались погонщики и гуртовщики, гнавшие скот в Сан-Пауло. Перед домом всегда были привязаны животные, ожидавшие своих хозяев. Скотоводы в палах,[34] широкополых шляпах и высоких нечищеных сапогах расхаживали взад и вперед, чиркая по земле колесиками шпор.
И вот в один прекрасный день «Метрополитано», несмотря на свою скромную репутацию, удостоился высокой чести привлечь к себе внимание паулистов.
Это было в январе 1888 года. С утра стлался туман, ветер раскачивал развешанные у дверей лавок товары. В городе чувствовалась какая-то напряженность: из уст в уста передавалась новость, которая очень скоро стала достоянием всех обитателей предместья. Некий лесной капитан прибыл из глубины провинции с пойманными им беглыми неграми и вместе с пленниками остановился на ночлег в «Метрополитано», чтобы на следующий день погнать их дальше для сдачи своему хозяину. Узнав об этом, народ возмутился… Студенты, извозчики, печатники, приказчики и мелкие торговцы, принадлежащие к каиафам Антонио Бенто, начали собираться возле постоялого двора. Шли часы, число собравшихся увеличивалось; группы людей появились и на прилегающих к постоялому двору улицах. Во второй половине дня владелец «Метрополитано» отправился в полицию и пожаловался комиссару. Но тот, по-видимому, не был склонен принимать меры к охране постоялого двора и его хозяина. Что он мог поделать против большинства населения?
Когда зажглись фонари, каиафы окружили постоялый двор. Из толпы слышались выкрики с требованием освободить пленников. Хозяин «Метрополитано», бледный, с растрепанной бородой, метался из стороны в сторону. Наконец, очевидно, по его совету, невольники появились в дверях. Толпа встретила их приветственными возгласами. Полдюжины юношей проводили беглых негров в дом одного из каиаф, где их по-братски встретили и приютили.
Но народ этим не удовлетворился. Слышались угрожающие выкрики:
– Лесного капитана!
– Вон отсюда, лягавый!
Толпа по-прежнему теснилась перед «Метрополитано». Немного погодя вышел хозяин, еще более бледный и с еще более растрепанной бородой. Он закричал на всю улицу:
– Не ищите лесного капитана; он перемахнул через ограду скотного двора и удрал. Сейчас он уже, наверное, далеко…
33
В Бразилии, как и во многих других странах, в пивных подают каждую кружку пива на особой тарелочке или картонной подставке; пустые кружки постепенно убираются со стола, а тарелочки остаются. По количеству их и производится расчет.