– Жабакуара?
– Жабакуара!
Они радостно обнялись. Это были Тото Бастос и Артур Андраде. У них сразу же установились дружеские отношения с посланцем из Сан-Пауло; разговаривая и смеясь, как старые товарищи, молодые люди тронулись в путь.
Лаэрте был в Сантосе впервые и никогда не видел моря. Выйдя на запруженную повозками площадь, он почувствовал горячее дыхание земли, запах моря и гниющих на берегу водорослей, доносившийся с залива. Он посмотрел налево: там находились склады, а невдалеке пришвартовывались суда.
Проходя мимо одного киоска, они увидели толпу, окружившую крепкого белозубого мулата с толстой шеей.
– Я из Пернамбуко, – начал он свою речь, – служил матросом императорского флота… Вы слышите?
Слушатели еще теснее сомкнулись вокруг оратора. Он продолжал говорить тем же простым, доступным языком, – чтобы каждый мог его понять.
Юноши на ходу крикнули ему:
– Жабакуара!
Мулат снял шапчонку, какую обычно носили грузчики:
– Жабакуара!
Тото Бастос объяснил: это Эуженио Вансойт. Он всегда агитирует среди простого народа.
Вскоре Лаэрте увидел старую часовню; к стене была прикреплена большая черная доска с написанными мелом словами:
«Театр Гуарани – Воскресенье – Ровно в 8 часов – Пьеса Сакраменто Макуко „В тени хижины“ в постановке кружка молодых аболиционистов – Валовой сбор со спектакля предназначается для выкупа одного невольника – Будет говорить Рубим Сезар».
Немного подальше перед Лаэрте открылась другая часть порта; вода здесь была грязной, почти черной, и на ней сияли отблески – как тлеющие угли на пожарище. Лаэрте показал своим спутникам на мачты и спросил:
– Эти корабли увозят беглых негров?
– Бывает и так. Здесь поблизости есть аптека Арруды Мендеса; вот его люди этим и занимаются. Когда все договорено, Сантос Гаррафан отправляется в агентство, где есть служащие-аболиционисты, и говорит, как если бы речь шла о перевозке товаров: «Мне нужно место для двадцати-тридцати тюков табаку». Служащий спрашивает начальство, и в случае положительного ответа негры входят на борт под видом грузчиков: судно поднимает якорь, и через несколько дней, маскируясь таким же образом, беглые высаживаются в Аракажу, в Анградос-Рейс или в Дестерро…
– А за границу их не отправляют?
– Это значительно труднее, – ответил Артур, – но все-таки удается. Я расскажу тебе историю одного беглого раба. Года три тому назад невольник Жоаким Триндаде, принадлежавший семейству Шавиер де Морайс, добрался морем до Нью-Йорка. Добрые люди из аболиционистской лиги поместили его как «табачный тюк» на каботажное судно, которое направлялось в Рио-де-Жанейро. Прибыв туда, негр укрылся в указанном ему месте. Несколько дней спустя столичные «белые камелии» устроили ему проезд на другом каботажном судне, которое высадило негра ночью где-то на Севере. Несчастный беглый негр, голодный и почти раздетый, брел по берегу моря до тех пор, пока в один прекрасный день ему не пришло спасение в виде жангады…[40]
Как вы знаете, жители Сеара много сделали для освобождения негров, и с 25 марта 1884 года в провинции Сеара уже нет рабов. В этом деле большую помощь оказали жангадейро.
– Жангадейро?
– Да, они… Храбрые, как львы, добрые, как карнауб-ские пальмы, которые дают человеку убежище, пищу и воду, жангадейро написали и продолжают писать на зеленой глади морей благородную поэму человеческой солидарности. Когда рыбаки Форталезы узнали о том, что в море должен выйти корабль с бежавшими из других провинций рабами, которых полиция собиралась силой вернуть хозяевам, они забаррикадировали выход из порта, заполнив бухту своими плотами и лодками. Ставили жангады борт к борту, связывали их, пока в конце концов не образовалась сплошная плавающая стена. Напрасно настойчиво гудела сирена корабля, тщетно пытавшегося выйти в открытое море. Напрасно просило судно дать дорогу. Капитан и пассажиры знали, что всему виной беглые рабы, томящиеся в трюме… Несколько часов спустя полиция посадила пленников на катер, и в порту выпустила их на волю. Лишь тогда, как по волшебству, плоты расцепились, колышущаяся стена из древесных стволов распалась на тысячу белопарусных жангад, и корабль мог теперь свободно выйти из порта.
Но особенно хорошо проявляют себя жангадейро в южных водах. Они плавают на дюжине связанных между собой бревен – на своих грубых судах с белыми парусами, похожими на знамя мира между людьми. Жангадейро, застывший у руля, неподвижен, как каменное изваяние. Жангадейро, в бурю управляющий парусом, монументален, как колонна; а когда шквал стихает и жангадейро, потягиваясь, простирает руки в стороны, издали он похож на распятие.
Когда Жоаким Триндаде, бредя по побережью, смутно различил на горизонте жангаду, он упал на колени, сложил дрожащие руки и обратился к жангадейро – этому живому кресту – с мольбой о помощи. Его призыв был услышан. Жангада изменила курс, подошла к берегу и, раскачиваясь на волнах, бросила якорь в небольшой бухте. Беглый негр бросился в воду и побежал навстречу своему спасению. Жангадейро протянули ему руки, помогли взобраться на плот. Несчастный умирал от усталости и голода; морская вода стекала с его ветхих лохмотьев. Сеаренцы угостили его куском солонины и горстью муки. Затем, когда беглец пришел в себя и проникся доверием к жангадейро, он улегся на циновку и заснул.
Жоаким проснулся только ночью. Его первым ощущением свободы была бесконечность неба над бесконечностью моря. Не спеша набегали темные волны, поднимали и опускали жангаду, словно большую колыбель. И суденышко плыло по чудесной милости Христа, при тревожном свете звезд. Негр открыл глаза и снова закрыл их. Это не может быть правдой, ибо правда для него всегда была печальной… Должно быть, все это ему грезится, ибо только во сне являлось ему счастье. Он повернулся на циновке и снова заснул. Мелкие волны, слегка ударяясь о бревна, пели песни милых сердцу негритянских хижин… Негр спал. Это была первая счастливая ночь во всей его жизни. Когда он проснулся, светало. Все было золото и лазурь, а там позади еще виднелось темное пятно – земля. Впереди его ждала другая земля, уже освободившая своих рабов. То была земля господня, где люди жили, как братья.
Жангадейро ободряюще улыбались Жоакиму. Эти люди были белые, но обращались с ним, как равные с равным. Неожиданно негр забеспокоился:
– А от Сеара я могу ехать дальше, все время дальше?
– Ясное дело! Ты свободен, брат!
Эти слова подарили ему весь мир. Дар этот был так велик, так велик, – до сих пор еще ни один король не смог преподнести такого другому королю.
В Сантосе долго ничего не знали о судьбе негра Жоакима Триндаде. Но в прошлом году на рождество семья Шавиер де Морайс получила письмо из Нью-Йорка от своего бывшего раба. Он переменил имя Жоаким Триндаде на Джо Тринити, писал, что служит швейцаром в одной конторе на Манхэттене…
Лаэрте задыхался от жары. Солнце жгло, как сквозь лупу. Над городом собиралась гроза, вскоре разразится ливень, но вода, падая на землю, нагревалась, и после дождя бывало так же душно. Иногда дожди шли несколько недель кряду, и казалось, что терзаемый тучами москитов город варится в кипятке.
«Шел ли дождь, светило ли солнце – порт непрерывно работал. Город, стоящий только на метр выше уровня моря, без причалов, почти без канализации, с ограниченным количеством питьевой воды, которая далеко не всегда текла из водопроводных кранов, безусловно, нельзя было считать приятным уголком. Искусственный лед в ту пору еще не был известен, в трюмах кораблей из Европы доставляли натуральный лед…» – писал впоследствии о Сантосе один из журналистов того времени.
Артур Андраде снова заговорил. Его пылкое воображение вызывало фантастические образы и картины. Когда под этим обжигающим солнцем речь зашла об импортируемом льде, он остановился на улице и, чертя палкой в воздухе какие-то фигуры, принялся мечтать вслух:
– Мы получаем лед с вечных ледников Швейцарии. В обмен, будь это только возможно, следовало бы посылать туда богатства нашей страны. Мы отправили бы миллионы и миллионы монет из солнечного света в сказочные страны снега и холода. Нам не нужно чеканить их, как деньги; достаточно либо собирать эти монеты под деревьями, на лужайках, где свет рассыпается золотистой пылью и крупинками золота, либо искать их во время отлива у берегов, где пламя солнца дробится на мерцающие блики. Какие это были бы чудесные деньги! Мы наполнили бы ими трюмы судов. И, когда черные кили этих сказочных кораблей, груженных золотом солнечного света, пропадая в густом тумане, прорезали бы мутные воды Темзы, суда сияли бы и лучились. И все люди пришли бы делить сокровище, прибывшее из далекой Бразилии. Оно обожгло бы руки нищих. Его отвезли бы в зеленые от плесени кварталы Уайтчепеля, куда никогда не заглядывает луч солнца. Жена моряка стала бы прятать богатство под передником, чтобы не вызывать сплетен кумушек: «Марджери разбогатела. Откуда это?» Придя домой, она засунула бы солнце в печку под торф, и он воспламенился бы. Детишки соскочили бы с железной кровати и солнцем Бразилии стали бы отогревать свои красные оледеневшие ручонки. Из Англии солнце перевезли бы дальше, в Германию. В зимние месяцы женщины в чепцах, закутанные в шерстяные шали, пошли бы выторговывать его у продавцов угля. И, бережно спрятав, понесли бы домой. И возникли бы пересуды: «Гретхен так тщеславна, что посыпает волосы легкой солнечной пыльцой Бразилии; поэтому-то она и стала такой светловолосой». Из Германии наше солнце отправили бы в окованных железом сундуках еще дальше, в Россию. Тройки, нагруженные солнцем, помчались бы по русским просторам, чтобы оно засияло над степями. Царь приказал бы вычеканить из солнца пуговицы для своего парадного мундира. Придворные дамы носили бы его на корсажах. Бородатые мужики стали бы в полночь выкрадывать его, думая, что это золото. Преследуемые, они зарыли бы это богатство перед своими избами, в глубине далекой Сибири. И там возродилось бы солнце Бразилии. С наступлением весны перед домом каждого крестьянина в далекой сибирской глуши выросло бы дерево… бородатые русские мужики в лаптях и посконных рубахах стали бы называть его чудо-деревом…