— Всё просил его вымыть, — тихо сказал Веткин. — Обмой, говорит, мне наружность. Обмой, обмой, у меня жена в Таганроге. Нельзя таким показываться.
— Его убил я, — сказал Сейберт и положил ручку. У него дергалась щека. — Его и всех остальных. Это я приказал «Коцебу» становиться...
— Его убила контрреволюция! Успокойся, дурак!
В распахнувшейся двери стоял капитан. Он задыхался.
— Мы не пойдем! Товарищ комиссар, товарищ начальник, мы не пойдем! Вся команда наверху! Мы не пойдем! Надо на берег, мы спустим шлюпку.
— Отлично, — ответил Сейберт и встал.
Вся команда была наверху. Минер Грачев и сигнальщик Нексе спиной к шлюпке, — они — военные моряки. Против них все остальные. Напирают кучей и тяжело дышат.
— Дорогие товарищи! — Голос Сейберта зазвучал негромко и почти печально. — Я предложил бы разойтись по местам. Через час будет пар, и мы снимемся. Пойдем в Таганрог. Может быть, не взорвемся.
«До чего странно! — подумал Веткин. — Ведь только что чуть не плакал. Посмотрим, что дальше», — и глубоко засунул обе руки в карманы…
— Тогда вы вернетесь домой, — продолжал Сейберт.— А если не станете по местам — не вернетесь. — И вынул кольт.
Через час снялись с якоря и легли на Таганрог. Над местом гибели «Коцебу» поставили вешку.
— Рапорт в письменной форме, если разрешите, представлю завтра.
— Можно, — согласился командующий. — Торопиться некуда.
Он был в том же салоне красного дерева. Тот же дымный воздух и холодный чай на столе. И те же кучи окурков.
— На первом фарватере можно принять бой. Мы его обвеховали. Хотелось сказать что-то, но что именно, Сейберт забыл.
— Боя не будет, — сказал командующий. — Белые отошли за Мариуполь. Идите спать, Сейберт.
Боя не будет — тем лучше. Надо идти к Пестовским, там чай и гитара, — от этого пройдет усталость. Хорошо, что пошел он, а не Глеб: посбил с Глеба спеси, и оба целы.
— Пойду на «Кострому».
— «Костромы» нет, — сказал кто-то, — расформирована. Семьи на берегу, а пароход отдан в дивизион тральщиков.
— Тогда к Пестовским. Где они живут? — И с трудом встал. На подбородке рыжая щетина, это неловко, но Клавочка не осудит. Даже героический вид, а увидеть Клавочку необходимо. И вдруг заметил, что все молчат, грелка шипит, совсем как тогда, перед походом. Только теперь болят плечи и дым плывет в глазах.
— Странно, — тихо сказал командующий.
Действительно странно, но что именно странно, Сейберт понять не мог.
— Пестовский умер от эпидемической желтухи, — сказал Григорьев, новый флагманский минер. — У нас такая болезнь. Умирают в три дня.
— А Клавдия Васильевна?
— Уехала.
— Одна? — Сейберт схватился за стул. Как могли они её отпустить? Она совсем ребенок.
— Нет, не одна, — издалека сказал командующий. — С портовым механиком Поповым. Идите спать, Сейберт.
Кают-компания «Костромы», узкое лицо с золотыми кудрями. Горелка, гитара и примус — всё так близко и отчетливо. И вдруг столб огня и воды. Оторванная рука Пинчука. «Обмой мне наружность». А тех на «Революции» он сам расстрелял бы... Клавочка? Но разве можно думать о любовном и разве смерть одного страшней всех других смертей?
— Безразлично, — сказал он вдруг.
— Идите спать, Сейберт, — еле слышно повторил командующий.
— Есть. Иду спать. — Повернулся и на негнущихся ногах пошел к страшно далекой двери.