Он взял Близняшек с таким почтением, точно в руки ему попала какая-нибудь святыня. Осторожно вынув Голубку из ножен, Тео провел подушечкой большого пальца по лезвию и восхищенно присвистнул, когда символы на стали блеснули бледно-голубым светом:
— Альрские руны… Мастеров, способных создать хоть что-то подобное, на Эраде можно пересчитать по пальцам. Я читал, что оружие, покрытое подобными сигилами, при убийстве вытягивает душу жертвы, не давая той попасть на Ту Сторону, и со временем даже может обзавестись собственным сознанием…
— Не завидую я несчастному куску железа, который захапает себе душу Берты или Коротышки, — хмыкнул Спайк и, в ответ на недоуменный взгляд Тео, пояснил: — Бывшие дружки папаши Птахи. Первая владела всеми борделями Нимлеры, а второй командовал уличными попрошайками. Первостатейные были ублюдки.
— А что с ними случилось? — полюбопытствовал Тео.
— С ними случилась Птаха, — усмехнулся Спайк. — В один прекрасный момент сладкая парочка решила, что старик Логан уж слишком засиделся на своем месте и отдавать ему половину прибыли — равно что воровать из собственного кармана. Так что вскоре старик отправился на Ту Сторону, а через короткое время Коротышка и Берта составили ему компанию.
— Ты… убила их? — протянул Тео, глядя на Птаху так, словно бы выяснилось, что она умеет летать.
Птаха в ответ лишь дернула плечом. Признаться, она не любила вспоминать ту длинную ночь. И не потому что она хоть каплю сожалела о содеянном — упаси боги, представься шанс, она бы прикончила тех мерзавцев еще раз, притом куда менее милосердным способом — однако именно тогда, на рассвете, с ног до головы перепачканная кровью бывших соратников и читая прощальную записку от мужа, Птаха вдруг неожиданно для самой себе поняла, что осталась совершенно одна в этом мире.
Отец мертв.
Алан сбежал, забрав с собой Эмили.
Вся верхушка Могильщиков погибла от руки Птахи.
Наверное, при желании, Птаха могла бы занять место отца и подмять под себя остатки его банды. Однако вместо этого она предпочла исчезнуть и осесть в тихом провинциальном городке, где хозяин захудалой таверны продал ее Птахе за мошну оренов.
Со временем прошлая жизнь Птахи стала казаться ей чем-то вроде сна. Когда-то она общалась со скупщиками краденого и наемными убийцами — теперь же с пекарями и работягами, гнущими спину с утра до ночи за жалкие гроши, чтобы потом спустить их на парочку пинт дешевого пойла. Ранее она беспокоилась о новой шайке шулеров, орудующих на территории Могильщиков, но отказывающихся платить долю Логану — сейчас же мысли Птахи крутились вокруг невовремя прохудившейся крыши и мясника из соседней лавки, который то и дело пытался ее надуть, подсовывая самые несвежие куски.
Но в ту самую ночь, после разговора с Гессером, взяв в руки Близняшек, Птаха поняла, кто она есть на самом деле.
И она заставит глубоко пожалеть каждого, кто об этом позабыл.
— О, да, старая-добрая Птаха не стала церемониться и учинила жестокую расправу над всеми, кто был причастен к гибели папньки, — продолжал Спайк. — Ох, не завидую я тем, кто не успел… Эй, ты чего?
Умолкнув, Спайк отставил бутылку и подвинул поближе ножны с мечом, с подозрением глядя на Тео. Да и Птахе стало не по себе — уж больно дурно выглядел парень. Лицо его перекосила гримаса боли, точно у него враз заболели все до единого зубы, из правой ноздри хлынула кровь, сам же он едва стоял на полусогнутых трясущихся словно от лихорадки ногах, держась рукой за стену.
— Ладно! Хорошо, я тебя выпущу! — буквально прорычал Тео, обращаясь невесть к кому. — Дай мне пару мгновений, проклятье…
Спайк кинул на Птаху быстрый взгляд — та лишь в недоумении пожала плечами. Тео же тем временем достал из придорожной сумки человеческий череп, положил его на ближайшую бочку, стер с лица кровь указательным пальцем, начертил на кости круг, перечеркнутый двумя линиями, и начал бормотать себе под нос что-то на странном наречии, будто бы кто-то начал зачитывать человеческие слова задом наперед.
— Ты тут что, колдовать собрался? — с опаской спросил Спайк. — Завязывай давай, чернокнижник сраный, пока я тебе язык не вырвал…
Однако не успел он закончить фразу, как в пустых черных глазницах черепа вдруг вспыхнули ярко-оранжевые огоньки.
— Этот червяк — мой, и я крайне рекомендую не пытаться покалечить его оболочку тем или иным способом, — череп клацнул зубами. Голос у него был неприятный, скрипучий, въедливый, как будто бы кто-то царапал ножом шершавую поверхность.