Будто разбуженный, Аллен пошел вперед, водя перед собой фонарем. Луч света скользнул по бледным распухшим лицам тех, кто расступился, давая им дорогу. «Не смотри», — шепнул голос у Аллена в голове. Но самое ужасное порой притягивает к себе взгляд, как и совершенная красота, и не в силах одолеть жажду, бывшую одновременно отвращением и жутким любопытством, Аллен взглянул.
Их было куда больше, чем показалось вначале. Тридцать, а то и сто, тысяча, и в глазах их, белых, как у вареной рыбы, стояло тупое и жадное любопытство. Как у скверного мальчика-дебила, который давит башмаком жука и с прицельным вниманием, приоткрыв слюнявый рот, следит за его предсмертными корчами. В головах их была темнота.
Не будь Аллен поэтом, все могло получиться и иначе. Но теперь он ясно вспомнил их всех и уже видел — рабочие в комбинезонах, контрабандисты с мешком, горского вида полуразложившиеся женщины смотрели из темноты, выстроившись как почетный эскорт, и один из них, молодой ассенизатор с торчащим из головы осколком камня, с приоткрытым ртом двинулся следом, фокусируя белый взгляд.
Йосеф больно и очень сильно — кто бы мог подумать! — дернул Аллена за руку.
— Прекрати! Зачем ты их зовешь? Не делай этого!
Аллен завороженно посветил фонарем в расплывчатое лицо и увидел очень жесткий взгляд, полный жуткой радости. От этой радости — так, наверное, радуются в аду — Аллен пошатнулся и чуть не упал.
— Отче наш! Сущий на небесах! — закричал он отчаянно, декламируя молитву как спасительное заклинание, и поднял руку с фонарем, чтобы сотворить им крестное знамение, — и тут мертвый человек бросился на него. Он внезапно оказался не по-призрачному сильным — очевидно, обретая силу и плоть в страхе своей жертвы. Аллен услышал, как трещит шов на его куртке, увидел на какой-то миг совсем близко вареные глаза — и фонарь, мигнув, покатился в темноту.
Его сознание включилось вновь, когда он уже стоял на ногах, поддерживаемый Гаем и Йосефом. Что они сделали, он так никогда и не узнал; кто-то, кажется, Клара, сунул ему в руку фонарик, Йосеф коротко обнял его и отстранил вновь — и они пошли дальше, причем священник просто-таки тянул Аллена на буксире. Ноги у того заплетались, он несколько раз споткнулся и чуть не упал. Волосы, грязные и растрепанные, липли ко лбу и забивались ему в рот, приоткрытый от частого дыхания, но это уже было безразлично. Аллен чувствовал за собой дыхание потустороннего зла, словно бы шорох многих полубесплотных ног. Так одичавшие псы стаей следуют за слабеющим человеком, ожидая, когда он упадет, чтобы броситься всем вместе. Когда он оборачивается, они останавливаются, пока не решаясь подойти ближе, стоят, сбившись с кучу, и смотрят. Смотрят и ждут.
Фонарь бесполезно болтался у Аллена в руке, и Йосеф вскоре забрал его и понес сам, освещая путь.
Наконец через какое-то время дорога, как Гай и предполагал, уперлась в выход со стороны Монт-Файта. Беда в том, что дверь, закрывающая каменную дыру, была заперта и заколочена снаружи. Минут пятнадцать, хотя казалось, что никак не меньше суток, Марк и Роберт пытались высадить ее плечами. Монтские власти явно постарались на славу, охраняя покой горожан; но наконец дверь затрещала и стала поддаваться — и вылетела-таки, с корнем вырванная вместе с петлями из могучего косяка. Серый дневной свет, хлынувший внутрь, показался друзьям ослепительным. Моргая и щурясь, как выползающие на поверхность кроты, они выкарабкались на свет божий. Вконец ослабевших Марию и Аллена снаружи подхватили руки их близких.
Кто бы мог подумать, что простой пасмурный день может быть настолько красив! Аллен опустился на землю, с наслаждением вдыхая влажный воздух. В отличие от первого Файта его горный собрат стоял в долине; деревьев вокруг почти что не росло, ветер бродил по высокой, слегка выгоревшей траве. Вдруг некое движение сзади заставило Аллена обернуться — и вскочить на ноги, притом что до этого он попросту не мог шевельнуться. Бледные распухшие лица, просвечивая друг сквозь друга, совсем разваливающиеся на свету, теснились в дверном проеме.
— Неупокоенные! — Йосеф обернулся к ним, и эта странная нота — власть — опять вернулась в его голос. Аллен впервые увидел своего друга таким — он смотрел на ходячие трупы взглядом короля, но проявлялся этот король не в надменном презрении, а в глубокой, очень деятельной жалости. Так мог бы взрослый смотреть на толпу неумытых и обгадившихся детей, чтобы в следующий миг двинуться к ним — мыть и переодевать.
— Чего вы хотите, неупокоенные? Что мешает вам уйти туда, где вас ждут, и обрести покой?
Заговорила с ним женщина — возможно, та самая, чье бледное лицо увидел Аллен под каменной аркой. Голос ее был булькающим и странным — будто бы мало что осталось от ее голосовых связок и мертвого языка.
— Мы могли взять одного из вас. Самого слабого. Если бы не великий человек, который вел вас, он был бы наш.
В лицо Аллену ударила горячая волна стыда, когда он понял, что говорят про него. Не про Клару, не про Марию даже — про него.
— Вы не получите никого из нас. Вам не должно здесь оставаться. Вы люди, и ваши души ждет на суд небесный Отец. Устыдитесь и ступайте к нему.
— Мы пойдем. — Булькающий голос исходил словно бы из живого болота, и на свету мертвецы начинали источать зловоние. — Мы уйдем, если тот, кто вел ваш отряд, даст нам отпущение. Отпустит нас.
Глаза Роберта удивленно расширились. Инстинктивно пригладив рукой волосы, он шагнул было вперед, но женщина опередила его намерение.
— Не этот. Другой. Имеющий власть.
Тихий, худой Йосеф с воротничком-стоечкой, нелепо торчащим из-под штормовки, вышел из-за широкой спины Марка. Казалось, что он чуть улыбается своей извиняющейся улыбкой. Он чуть-чуть горбился.
— Вы ошиблись, я никого не вел. И никакой власти тоже не имею, кроме той, что есть у всякого священника. Если вы говорите именно об этом отпущении, я готов вас отпустить. Я приму у вас исповедь, у каждого из вас. А потом помяну вас как подобает.
— Мы согласны. Мы хотим. Нам больно-больно-бо-ольно…
— Не ходи, — быстро сказала Мария, хватая священника за рукав. Он мягко высвободился.
— Конечно же, я пойду. Не волнуйтесь, пожалуйста, они совсем не опасны. Совсем. Я скоро вернусь… или не очень скоро, их там, кажется, человек сорок. Вы пока отдыхайте, поставьте лагерь. Дайте мне свечей… штуки три. И… Гай, у тебя в кармане ведь были спички?..
Глава 7
Весь следующий день, как и остаток предыдущего, был посвящен отдыху. Граалеискатели ели, спали и приводили в порядок свои нервы: особенно сильно это требовалось Марии и Аллену. Оскорбленный эпитетом «самый слабый», он несколько часов горестно сидел в палатке и ни с кем не хотел разговаривать; его по очереди ходили утешать Клара и Гай.
— Ты же поэт, — доверительно говорил Странник, — у тебя чувствительность повышенная… Знаешь, ты как стекло, через которое и день, и ночь видно. Вот прозрачность и притягивает всякие вещи — как плохие, так и хорошие. Будь ты другим, до тебя бы и сэр Алан не достучался.
— Трусость у меня повышенная, вот и все, — бурчал Аллен, однако после продолжительных уговоров все же утешился, вылез из палатки и присоединился к общей трапезе. Мария, которую успокаивало рукоделие, зашила разорванный призраком шов на его куртке.
После обеда Аллен возжелал мыться, что у него всегда служило признаком возвращения к жизни. Клара его всецело поддержала, и они отправились на поиски какого-нибудь подходящего водоема (родничок их явно не устраивал). Эти двое вообще здорово сходились на отношении к чистоте. Только у Аллена самым, по его мнению, грязным местом была голова, которую он мыл при каждой возможности (Алленова «гигиеническая мания», как называл это Роберт), Кларе же все время хотелось принимать душ. Поэтому два «гигиенических маньяка» то и дело объединялись и шли купаться, независимо от погоды и времени суток, и стерегли друг друга на берегу, стыдливо отворачиваясь. «Хочешь, когда кто-нибудь появится, я запою?» — спросил как-то Аллен, но ответом ему было: «Нет, лучше не надо — я от этого могу поскользнуться и утонуть…» Да, с музыкальным слухом у Аллена и впрямь было неважно; но он нимало не огорчился и добавил: «Зато все нежелательные прохожие тоже испугаются и быстро убегут».