До часовни Клару сопровождали Марк и Гай; Йосеф с Алленом ушли к Увечному Королю и еще не успели вернуться. Лицо Марка, вместо того чтобы побледнеть, приобрело землистый оттенок. На ногах он держался нетвердо. Вообще после того, как тот пришел в себя, Гай узнавал своего друга с трудом. Дело было даже не в том, что исчезли все его обычные шуточки (Гай подозревал, что Марк теперь никогда не сможет шутить), – изменилось что-то в выражении его лица. Как будто этот человек все время пристально вглядывался во что-то, прочим не видимое.
Горели ясные свечи, множество свечей. Еще большая их связка лежала на алтаре. С потолка свисал светильник на толстой цепи, и круг света падал на бескровное Кларино лицо, белое, как ее одежда. Лежала она на шелке, укрывающем погребальные носилки. На руках и груди ее покоились лилии, белые лилии – дар королевского сада. Рыцари, сопровождавшие тело, ушли, а двое граалеискателей остались рядом со своим сердцем, не бьющимся более, – остались ждать часа погребения.
Было тихо, только свечи потрескивали и роняли слезы чистого медового воска. Гай стоял на коленях подле мертвой, чьи губы спокойно улыбались, будто она перед смертью увидела что-то очень хорошее. Под глазами ее чуть ли не впервые за время пути не лежало тени. Великий покой снизошел в душу Гая, и он подумал, что все будет хорошо. Клара, умерев, почему-то оставалась с ними, и безысходная боль не мешала ему улыбаться. Поднять голову и вздрогнуть его заставил внезапный шум.
Марк стремительно поднялся с колен и теперь стоял, глядя в пространство перед собой. Лицо его было как глухая каменная стена. Он что-то сказал себе, не разжимая губ, и криво усмехнулся. Столь страшного, тоскливого и одновременно злобного лица Гай не видел еще никогда. Марк покачал головой каким-то своим мыслям, словно мира вокруг не существовало, и направился к низкой деревянной двери.
– Ты… куда? – попытался окликнуть его Гай, но когда губы его еще произносили слова, разум уже понял, что на вопрос не будет ответа, и, не принимая никаких решений, просто реагируя на происходящее, как ребенок, отдергивающий руку от свечки, Странник вскочил и загородил Марку проход.
– Отойди, – глухо сказал Марк, кажется, впервые замечая его присутствие.
– Куда ты собрался, Марк? Нам нужно здесь дождаться остальных. Будет отпевание. Давай пока помолимся…
Марк не ответил. Он стоял спиной к свету и молча ждал, пока Гай уйдет с дороги. И по этому молчаливому ожиданию на его пустом, как выпитая чаша, лице Странник озарением понял почти все – и ужаснулся. Собственно, он на какой-то миг попросту оказался Марком, погрузился в его сосущую боль – и увидел перед собой единственный выход
Справедливость.
Кровь за кровь.
Таков закон.
Кровь призывает кровь.
– Марк… Что ты задумал?.. Ты что, хочешь…
Гай не сказал этого слова, но двое мужчин, стоящих глаза в глаза, поняли друг друга и так. И поняли также, что они поняли друг друга.
– Да. Это справедливость.
Убить короля, кровь за кровь – этого никто не сказал, Марк ответил только «да» – тихим и бесстрастным голосом, но это короткое слово прозвучало как колокол обета.
– Нет, Марк. Ты не сделаешь этого.
– Дай мне пройти.
Пожалуй, никогда Гаю не было так страшно. Даже тогда, на корабле, когда он с обломком дерева в руках бросился в черную бурлящую воду. Происходящее сейчас тянулось как в кошмарном сне, когда к тебе приходит твой близкий, и ты видишь в нем что-то неуловимое – не то, и понимаешь, что перед тобою холоднокровная подделка, развлекающийся демон.
– Марк, опомнись. Клара же умерла за этого человека.
– Дай мне пройти.
– Ты же рыцарь Грааля. Ты же клялся… не проливать крови. Я знаю, ты клялся.
– Дай мне пройти.
В голосе Марка прозвучала глубокая усталость, за которой стояло нечто столь безнадежно плохое, что в этот момент Гай сделал свой выбор. Этот выбор был тоже злым и, наверное, неправильным, но больше ничего не оставалось.
– Я не пущу тебя.
– Уйди с дороги, Гай Ксаверий.
– Нет, – просто ответил Гай, не чувствуя себя ни смелым, ни благородным – он лишь делал то единственное, что мог делать. Даже выбором это назвать сложно – выбирать на самом деле было не из чего.
– Гай. – Голос Марка стал очень усталым, так учитель мог бы в пятый раз объяснять первоклашке правила чтения алфавита. – Мне жаль, но если ты мне помешаешь, я и тебя убью. Я потерял все, что имел, и у меня нет ни чести, ни обетов. Неужели ты думаешь, что сможешь меня остановить? Ты не умеешь драться насмерть.
– Я не знаю, – чуть слышно сказал Гай, расправляя плечи. Его лицо было ярко освещено, и он раскинул руки, загораживая проход. – Я не знаю, что я смогу. Но я не могу дать тебе пройти. Ради Христа, Марк, не делай этого. Ради Христа Распятого.
– Не вынуждай меня. Не произноси этого имени. Я не хочу трогать тебя, Гай, ты мне друг. Последний раз прошу тебя – отойди.
– Видит Бог, я этого не сделаю.
Гай не имел даже предположений, что он собирается делать. По лицу Марка он видел очень дурную, но единственную правду – что если им придется драться, это придется делать до тех пор, пока один из них не упадет замертво. Потому что его друг решил то, что решил, и остановить его можно, только убив.
Гай не мог драться с Марком. И знал, что, наверное, драться будет. Или даст себя убить. И то и другое равно плохо, и поэтому сейчас Странник делал то единственное, в чем не сомневался, – он молился.
Он молился словами и без слов, сердцем и умом. Он обращался к Господу, к Святому Граалю, чьим рыцарем был его несчастный друг, одного взгляда на лицо которого хватало, чтобы заплакать. Он обращался к Кларе.
Марк бросился на него, и они покатились из свечного сияния в сумрак и тень.
Через несколько минут драки Гай понял, чего хочет его соперник. Ударить его так, чтобы оглушить, а потом вырваться из его цепких объятий и уйти. Поэтому все свои силы Странник положил на то, чтобы беречь от сильных ударов голову и не разжимать рук. И на то, чтобы не переставать молиться.
Сам он не мог наносить ударов. Один раз, когда Марк ухитрился его приложить виском о камень так, что в глазах потемнело, на Гая волной накатила ярость. Сильная боль пробудила некоего дракона, всегда жившего внутри его головы, и дракона этого занимало лишь одно – ответить болью на боль. Гай вцепился в душащую его руку зубами и почувствовал вкус крови во рту, осязая, как дернулась в боли плоть его друга и брата по Пути, еще увеличивая его великое страдание. «Да любите друг друга, не делайте больно друг другу, как же вас всех жалко, бедные вы люди…» Вкус крови отрезвил его, как касание раскаленного железа, дракон умер, выпустив последний сгусток пламени, и Гай еще крепче стиснул Марка в подобии объятий, прижимая к себе свою смерть, и прошептал, сплевывая кровь (его? или уже свою?):
– Прости, прости меня, брат, прости меня…
От железной Марковой хватки затрещали его позвонки, и он успел отчаяться и спросить Бога, что же Он не исправит все сейчас, и тут все кончилось.
Руки Марка сами собой исчезли с его горла. Тело его обмякло и замерло, из железного становясь ватным. Все еще не отпуская противника и чувствуя, как сводит от напряжения пальцы (на одном, кажется, сломался ноготь), Гай оглянулся, едва не свернув себе шею. На поляне перед часовней стояли Йосеф и Аллен, и с ними третий, высокий и прямой, чьи волосы и борода даже в сумерках напоминали расплавленное золото. И без алых одежд, и без золотой цепи на плечах – а так, как он был, в черном – Гай сразу понял, кто это пришел. Чудо таки совершилось.
Приветствую вас, король, хотел сказать ему Гай. Вы все-таки это сделали, хотел сказать он друзьям. Драка потеряла смысл; бившиеся насмерть встали с земли, не в силах ничего сказать, будто бы здесь все знали все друг о друге. И в этот миг Странник услышал звук, столь простой и ожидаемый июльской ночью, что ничего более поразительного зазвучать не могло: это где-то в темных ветвях, невидимый глазу, пел соловей.