Час спустя мать Роджера удивилась, увидев, что ее сын уже вернулся домой.
– Что случилось?
Мальчик попытался объяснить, но выдавил из себя несколько бессвязных слов. Наконец он с трудом осилил фразу:
– Мне нехорошо.
Мать встревожилась. Роджер никогда не жаловался на здоровье. Правда, вид у него не слишком симпатичный, но это оттого, что поврежденная часть мозга вызвала сокращение мышц лица. В самом деле, он болел не больше недели за всю свою жизнь. С сомнением в голосе мать произнесла:
– Отец вернется примерно через час, но, может, мне лучше вызвать его? Как ты думаешь, Роджер?
Вопрос был риторическим. Она Давно поняла, что сын не способен думать. Мальчик пошатнулся и выпрямился, нахмурясь. У него нестерпимо болели шея и затылок, и он не мог размышлять над такими трудными вопросами. Ему очень хотелось лечь в постель и положить на подушку подарок сестры, чтобы можно было гладить его, засыпая. Это было его единственное любимое занятие. Так он и сказал матери.
Теперь она забеспокоилась не на шутку.
– Ты и вправду заболел. Я позову врача. Иди ложись.
– Нет, не надо. Они уже осмотрели меня.
Мальчик с трудом сглотнул слюну. У него начинался озноб.
– Мистер Гарни водил меня к этому диа… диа…
– К диагносту в клинику, Роджер!
– Да, и мне дали какие-то таблетки.
Он порылся в кармане и достал маленькую коробочку.
– Одну я уже проглотил, а потом приму еще.
Мать мало что поняла из его объяснений, но уже не так беспокоилась. Диагностическое оборудование ошибается не часто.
– Во всем виновата холодная вода, в которой ты работаешь, – печально сказала она, помогая ему лечь. – Я ведь говорила тебе, Роджер, ты должен найти работу получше. Например, резчика или даже сортировщика. Или вообще уйти оттуда. Ты работаешь там уже четыре года…
– Спокойной ночи, – невпопад ответил Роджер – до ночи было еще далеко.
Собираясь лечь, он почувствовал себя немного лучше – психологически, потому что был в своей привычной комнате со своей удобной постелью и старым японским флагом на подушке.
– Сейчас я усну, – сказал он матери и, по крайней мере, избавился от нее.
Он съежился под согревающими покрывалами, обогрев был включен на полную мощность, но мальчик продолжал дрожать всем телом. Головная боль стала невыносимой.
Мастер Гарни в клинике изо всех сил старался объяснить ему действие пилюль. Они должны успокоить боль и унять дрожь, облегчить его страдания и помочь уснуть. Роджер лихорадочно вытащил из коробочки таблетку и проглотил.
Она обязательно поможет. Таблетки, которые дают в клинике, всегда помогают. Боль уменьшилась, стала не пульсирующей, а ноющей, потом совсем отступила. Дрожь утихла, и Роджер начал засыпать.
Сквозь дрему он чувствовал умиротворение. Он не мог видеть своего лица, поэтому не знал, как оно покраснело и как быстро поднимается температура. Во сне он был совершенно счастлив… прижимая к щеке старый потрепанный флаг… Как он делал предыдущие три недели и как не сделает больше никогда в своей жизни.
Роджер не мог видеть на занятиях Лусиллу по той причине, что ее не было на лекции, она ждала Конута в его маленькой уборной. Так велел ей Конут.
– Тебе нужно отдохнуть, – заботливо сказал он и обещал пересказать ей содержание лекции.
На самом деле у него была другая причина. Войдя в аудиторию, он написал и послал ей со студентом записку: «Мне нужно кое-что сделать. Я отлучусь всего на пару часов. Обещаю, что все будет в порядке. Не волнуйся».
Прежде чем Лусилла получила записку, Конут был уже на Мосту, по дороге в город.
Он действительно собирался кое-что сделать и не хотел говорить об этом Лусилле. Странные сны не прекращались, появилось и кое-что еще. К примеру, теперь Конут почти постоянно находился в состоянии похмелья. Он обнаружил, что пара выпитых на ночь стаканов делают сновидения менее яркими, и стал прибегать к этому средству.
И было нечто, о чем он вообще не мог поговорить с Лусиллой, потому что она не хотела об этом слышать.
Монотрек доставил его на светлую, шумную, душную станцию подземки далеко в городе. Конут задержался у телефонной будки, чтобы уточнить по справочнику адрес секс-писателя Фарли, и поспешил наверх, на улицу, желая избавиться от вони и шума. Но он ошибался. Здесь, на открытом воздухе, грохот стоял оглушительный, да и запахи были гораздо сильнее. Вокруг возвышались кубические громады домов, по двухуровневой магистрали сновали маленькие трехколесные машины и большой коммерческий транспорт. До конторы Фарли была всего минута ходьбы, но она стала для Конута нелегким испытанием.
На дверной табличке стояла та же надпись, что и на когда-то врученной Конуту папке: «С. Р. Фарли. Консультант».
Секретарь посмотрел на Конута с большим сомнением, но в конце концов сказал, что мистер Фарли примет его, несмотря на то, что мистер Конут не предупредил о своем визите.
Войдя в кабинет Фарли, Конут уселся, достал сигарету и начал без обиняков:
– Я изучил тексты, которые вы приготовили для нас. Они довольно любопытны, и все же я не уверен, что в будущем мне понадобятся ваши услуги. Мне кажется, я уловил вашу основную мысль и заметил, что в тексте присутствует ряд постоянных величин, которые, по-видимому, характеризуют жизненный путь – мой и моей жены.
– О да. Это очень важные показатели, – ответил Фарли. – Информация о вас, конечно, не полная, у меня не было возможности побеседовать с вами. Но я ознакомился с вашим файлом в банке данных Университета, картой в Медцентре и тому подобными материалами.
– Хорошо. Но я хочу задать вам один вопрос.
Конут колебался. По правде говоря, вопрос следовало бы сформулировать так: «На основании смутных догадок я подозреваю, что в одно прекрасное утро сделаю своей жене довольно странное предложение». Но так сказать он стеснялся. К тому же такая фраза могла потребовать разъяснений, рассказа о том, сколько странных вещей он уже совершил, включая и попытки самоубийства в полусне, которые чуть не привели к печальному результату.
Вместо этого Конут сказал:
– Позвольте листок бумаги, – и начал быстро набрасывать строку символов.
Представленная в таком виде проблема менее смущала Конута, и он перебросил листок писателю.
– Взгляните. Ложится ли это в составленную вами схему?
Фарли изучил запись и поднял бровь.
– Абсолютно нет, – уверенно заявил он, – и не думайте об этом. Она никогда не согласится.
– Значит, вы утверждаете, что это нежелательно?
– Мастер Конут! Только не прибегайте к моралистике! Сексуальная жизнь – личное дело двоих. То, что считается аморальным в одном месте, вполне может быть принято в другом…
– Я понимаю, мистер Фарли. Но по нашим собственным понятиям о морали, моем и моей жены – вы отразили их в своем исследовании – это выглядит как нежелательное?
Писатель рассмеялся.
– Более того, Мастер Конут. Как абсолютно неприемлемое. Я знаю, что мои данные неполные, но ответ на ваш вопрос не оставляет никакого сомнения.
Конут глубоко вздохнул.
– И все же, если, – сказал он, помолчав, – если это произошло? Если я уже предложил это жене?
Фарли забарабанил пальцами по столу.
– Я могу только сказать, что на вас влияют другие факторы.
– Какие?
Фарли сказал без улыбки:
– Вы должны попытаться удалить от себя жену.
По дороге от офиса Фарли до подземки Конут видел последствия аварии – три трупа. Грузовик на верхнем уровне потерял управление, толкнул другую машину и вылетел за ограждение, при этом погибли шофер и два пешехода. Однако даже это шокирующее вмешательство жестокости в спокойную академическую жизнь Конута оказалось пустяком в сравнении с теми неприятностями, которые ждали его впереди. Его жизнь, как этот грузовик, быстро катилась под откос.