И Гадя ловким движением взрезал пенис мужчины от основания до самой головки. Он раскрылся словно вареная сосиска, чем вызвал непередаваемый восторг у Гади.
– Вот это да, посмотри, как раскрылся, – торжественно говорил Гадя, вглядываясь в обильно сочащиеся кровью гениталии. Внезапно его что-то отвлекло.
– Эй-эй-эй, не ту ноту взял… – сказал Гадя, обращаясь к несчастному мужчине, истекающему кровью, – давай, подпевай мне. Мне нужна музыка. Па-Ба-Рам-Пам–Пум-Пу-Дум. Ну что ты все – а-а-а-а, да, а-а-а-а?
Он взял за его головку двумя пальцами и стал дергать в такт своей мелодии.
– Су-уу-у-у-ука-а-а-а-а-а-а, – завыл мужчина, отчаянно трепыхаясь на подвесах.
– Ой, – вырвалось у Гади, когда он, слишком сильно дернув, остался с окровавленной головкой в пальцах, – ну вот, дирижерская палочка сломалась.
И тут же, не отчаиваясь: «Ну и ладно!» – забросил головку себе в рот и, поперекатывав во рту, отмечая различные вкусовые нотки, раскусил.
– Мм-м, вот оно истинное наслаждение, жаль, что ты не можешь этого почувствовать. Все мои вкусовые рецепторы, они искрятся, поют, как моя душа. – Гадя отошел от воющего мужчины и сделал пируэт, – так-так, у тебя уже лучше получается, не идеально конечно, но сойдет за приятный аккомпанемент к моей трапезе.
Гадя впился глазами в висящий и манящий своей сочностью остаток причиндалов мужчины. Не в силах устоять, он засосал "сосиску" и у самого основания щелкнул зубами. Это вызвало взрыв нового воя, пропитанного болью, со стороны многострадального мужчины.
–Мувыка, мувыка для моих уфей, – сквозь смачные почавкивания проговорил Гадя, – не оторваться, ты такой вкусный.
И Гадя ловким движением срезал яички. Салютнув мужчине:
– За ваше здоровье! – он высосал содержимое мешочка и выбросил остатки на пол.
– Ну вот с аперитивом и покончено, спасибо за доставленное удовольствие, но у меня на подходе основное блюдо, – Гадя вожделенно взглянул на аппетитно топорщащийся живот вопящего мужчины.
– Не покидай меня, мой милый, – сказал Гадя, увидев, что мужчина пытается потерять сознание, он дохнул на него своим смрадным дыханием, которое отрезвляло почище нашатыря, и мужчина завыл в новом приступе агонизирующей боли.
– Так, так, мой милый. Я с тобой. Дюже понравился мне твой голос, кричи, кричи громче, родной.
И ловко орудуя своим когтем, Гадя зарылся в животе умирающего мужчины, поминутно доставая изнутри разные вкусняшки, и с восхитительным аппетитом и настроением поглощая лакомства.
Вылезши наконец из тела, весь испачканный кровью и обмотанный скользкими кишками, Гадя, расправившийся с угощением, и довольный плюхнулся в кресло, услужливо подставленное ему безмозглым зомби. Гадя высокомерно махнул рукой, мол убирай этот мусор с глаз долой.
– Нет стой, – остановил он официанта, снимавшего с подвеса обглоданное тело мученика.
– Знаешь, что? – он посмотрел мечтательным взглядом на официанта, – щас бы пи…дятинки, да посвежее, а?
Официант молча смотрел тупым взглядом. Гадя взъерепенился:
– Ну что стоишь, пидорас горбатый? Тащи бабу мне сейчас же, тупая скотина.
В глазах официанта что-то промелькнуло, и он поковылял исполнять повеление гостя.
Через некоторое время зомби вернулся, таща за собой на подвесе обнаженную женщину. Она то ли спала, то ли потеряла сознание.
– О, чудно, чудно, – возбудился от одного вида лакомства Гадя, он обежал женщину со всех сторон, придирчиво рассматривая, нюхая и пробуя языком, от чего женщина подергивалась в своем сне.
– Моя спящая красавица, какая прелесть, то, что мне и нужно, – он потер руки в нетерпеливом предвкушении.
И Гадя запел неплохим, как он считал, тенором: «Проснись и пой, проснись, и пой. Попробуй в жизни хоть раз». Он скосил глаза на курчавую прелесть, проглядывавшую из-под живота женщины, лакомо облизнулся и продолжил петь. Глаза женщины стали потихоньку трепетать, она постепенно просыпалась. Это и было нужно Гаде. Как только показался еще не сфокусировавшийся зрачок сквозь полураскрытое веко, Гадя перестал петь и, разинув отвратительную пасть, сочащуюся черной слюной и испещренную зубами различного размера, зарычал устрашающе, пододвинувшись почти вплотную к лицу женщины. Женщина истошно закричала в непередаваемом ужасе, и тут же Гадя услышал, как на пол закапало, а потом раздался смачный шлепок. Гадя превзошел сам себя и, удовлетворенно улыбаясь, отошел от отчаянно орущей женщины.
– Фу-фу, как некрасиво, – делано сообщил он ей, указывая на месиво, растекавшееся под женщиной, – ведь вы же леди, дама, вы ведь дама, леди… – и залился самодовольным смехом.