- Да, - согласился Гущиков. - Они, конечно, теперь ночью на вас обрушатся, с темнотой. На свету больше не полезут. Попробовали - нарвались. А вот ночью у вас мало будет шансов устоять... И, главное, говоришь, я ничем помочь не могу, потому что стоит мне движение сделать, и этот "важняк" из Москвы вмешается, и ОМОН задержит, и Кузьмичеву у меня отберет, если у меня получится вытащить её отсюда?
- Все так, - сказал я. - Но помочь вы можете. Очень здорово вы можете помочь. Только не удивляйтесь моей просьбе. Мне это случайно известно стало - но в этом почти вся наша надежда на спасение...
- Ладно, что я сделать должен?
- Телеграмму дать. Телеграмму такую. "Екатеринбург, Главпочтамт, Кораблеву Аркадию Григорьевичу, до востребования..." - и соображать я стал, какой бы текст придумать, да и ломанул, от балды, лишь бы хоть на что-то похоже было. - "...Разминулась с племянником. Придется вернуться впустую." Вот так, ладно?
- Ясненько, - Гущиков хмыкнул. - Подглядел, что ль, что девка, которую ты Богомолом считаешь, подобную телеграмму отправляла?
- Все так, - сказал я. - И если я прав, то такое начнется! И ведь выяснять начнут, кто эту телеграмму дал, так вы уж дайте её от моего имени. А если что, вы понятия не имели, о чем эта телеграмма. Попросили мы вас семейную телеграмму послать, вы и послали, а так-то ваше дело сторона. Подставлять вас под расправу не хочется, понимаете, но обратиться больше не к кому.
И жадно я ждал - откажется он или согласится. Ведь то, что за эту телеграмму могут и убить потом, понятно было. И если б он отказался, я бы все понял и осуждать его не стал.
А он опять хмыкнул.
- Что ж поделать, выручать вас надо. Да и бандитам нос приятно будет утереть. Известное дело, двум смертям не бывать, одной не миновать. И если жить проживать, труса празднуя, то это не жизнь будет, а недоразумение. Так?
- Ваше слово, - проговорил я.
А что ещё было сказать? Стоящий мужик оказался. И оставалось надеяться, что он не передумает и не подведет.
- А девчонка эта, Кузьмичева, где она? - спросил он, вставая.
- На втором этаже, - ответил я.
Он кивнул.
- Интересно бы было взглянуть на нее, да беспокоить не хочется. Бывай. Может, и свидимся. Но если придется вас за убийства арестовывать - не обессудь.
И на том удалился, я его до крыльца проводил, да и вернулся в дом. Дверь на кухню открыл.
- Ну что, батя? - спросил Константин, а Гришка и Мишка вопросительно на меня поглядели.
- А то, - ответил я, - что надо военный совет держать. Бабы-то где?
- Все наверху, - сказал Гришка. - Мы попросили их не спускаться, пока мы не позволим.
- Вот и хорошо, - я на табуретку присел. - В общем, дела такие. Дом со всех сторон обложен, на случай, если мы выскользнуть из него вздумаем. Тогда нас как котят перестреляют. Буквально все щели и лазейки перекрыли, лейтенант видел. А если мы засядем, чтобы попытаться оборону держать, то они попробуют с наступлением темноты нас прикончить. Лейтенант все сделает, чтобы подмогу обеспечить и чтобы нас вытащить, но подмога, скорей всего, не раньше утра появится. Вот думайте. Стоит ли ради Катерины жизнью рисковать? Потому что без неё нас, может, и выпустят.
- Да что ты несешь, батя? - возмутился Константин.
- Несу то, что обязан вслух проговорить, вот и все.
Гришка плечами пожал.
- Я тут голоса не имею... сами понимаете, почему. То есть, я-то останусь, но просить вас всех жизни положить - это не по совести.
- Да не отдадим мы им девчонку! - сказал Константин.
- Пусть только сунутся, - поддержал его Мишка. - Пожить да погулять всем хочется, но они Катерину только через мой труп получат.
- Тогда и говорить не о чем, - сказал я. - Авось, и я на что-то сгожусь, и выстоим мы все вместе. А до сумерек отдыхать можете. Или прикинуть стоит, за несколько часов покоя, где у нас самые слабые места, через которые нас достать можно.
- Это мы прикинем, - сказал Гришка. Он кивнул в сторону комнаты, на угол, в котором гармонь виднелась. - А ты пока сыграл бы нам что-нибудь, для подъема души.
Я сходил за гармонью, прикинул, чего бы такого сыграть, да и опять врезал по Высоцкому, по Владим Семенычу. Его "Штрафные батальоны" запел. На второй строфе и сыновья песню подхватили:
...И мы в атаке не кричим "Ура!",
Со смертью мы играемся в молчанку!
Кричать "Ура!" нам как-то не с руки,
Молись богам войны - артиллеристам,
Ведь мы - не просто так, мы - штрафники,
Нам не писать "Считайте коммунистом"!
Далеко, наверно, песня разнеслась - все бандюги, до поры затаившиеся вокруг, услышали.
Враг думает, морально мы слабы,
За ним и лес, и города сожжены,
Вы лучше лес р-рубите на гр-р-робы,
В прорыв идут штрафные батальоны!..
Вот, думал я, наяривая. Пускай трепещут, гады!
- Вот, душевно и к месту, - сказал Гришка, когда песня кончилась. - А теперь бы что-нибудь такое, совсем без напряга.
Ну, я подумал минутку, да и "Катюшу" им заиграл.
Пока играл, гляжу, Зинка и Катерина со второго этажа спустились, тоже слушают.
Ну, я Катерине подмигнул, как дошло до слов:
...Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет!
Она закраснелась малость, но не очень. Напряжение в ней было, при котором и краснеть забываешь, да оно и объяснимо вполне, напряжение такое. Эвон какая гроза над нашими башками бестолковыми собралась!
- А что, бабоньки, - сказал я, - не пометать ли нам харчи на стол и не пообедать ли?
- Ты лучше скажи, чего нам ждать? - спросила Зинка.
- А чего ждать? - отозвался я, беззаботным стараясь выглядеть. Бандиты вокруг дома засели, так что выходить нам нельзя. Ждать будем, когда их милиция отпугнет. Вон, лейтенант поехал ОМОН заказывать. Так что наше дело маленькое.
- Ох, Господи!.. - вздохнула Зинка. И стала, на пару с Катериной, в холодильнике и по полкам шарить, обед собирать.
А я подумал, что, может, последний обед в моей жизни. Так что по-царски надо его провести, чтобы потом и помирать обидно не было.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
И пообедали мы на славу. Хоть и пропел я, "Штрафные батальоны" исполняя, что "Сто грамм перед атакой - вот мура, Мы все свое отпили на гражданке..." - но по сто грамм нам набралось со вчерашнего изобилия, и даже поболее. Почитай, и по сто пятьдесят с гаком на рыло.
А потом бабы взялись посуду мыть, сыновья мои втроем засели, совет держать, как им лучше оборону дома построить, а я наверх поднялся, в эту чердачную нахлобучку, чтобы все-таки дозор держать.
Вот сижу я, окрестности обозреваю, и текут у меня мысли одна за другой. Живет человек, понимаешь, беды не чует, а его жизнь вся готова поломаться и перемениться... И кто скажет, почему так и для чего это надобно?
А потом мои мысли на дом перекинулись, на странную его историю. По документам и объяснениям выходило, что с пятьдесят четвертого года и до того времени, когда Ермоленков себе этот дом у государевой казны выцыганил - а было-то это, насколько я бумажки помнил, аж в семьдесят втором году уже - дом пустым простоял. Это ж, почитай, двадцать лет без малого. Но я, сколько себя помню, а в конце пятидесятых и далее я уже вполне сознательным пацаном был, никогда этот дом в запустение не впадал. И слухи, что в этом доме мертвым кого-то нашли, чуть не целую семью дачников, они после пятьдесят четвертого года появились. Позже, и хорошо позже. Году, этак, в шестидесятом, если память мне не изменяла. Тогда говорили еще, что милиция все скрывает: для того, во-первых, чтобы панику не сеять, и оттого, во-вторых, что с личностями убитых это связано. Интересно, правдивые это были слухи или нет?
И вообще, быть не может, чтобы такой дом, важным людям принадлежавший, простоял полностью забытым. Но если только ДЕЛАЛИ ВИД, что он забыт - то кому и зачем это было надобно? И не связано ли это с нынешней историей?
Вот это "пустое" время в биографии дома и стало меня волновать. Примерещилось мне, что за этой пустотой что-то очень важное может скрываться.