Дело в том, что я вижу всю её, эту самую, парфюмерию и косметику - и понимаю, откуда у "таджички" и помада дорогущая взялась, и лак для ногтей таких благородных переливов, что даже мне, деревенщине неотесанной, было понятно: лак этот не с нашенских лоточков, он, небось, чуть не прямиком из Парижей с Америками к нам добрался. Вот откуда все её великолепие взялося, из этого дома! И если б даже я не увидел пустых мест между аккуратно расставленными палочками губной помады, туши для ресниц и прочими женскими радостями, я бы по качеству товара все равно допер... Выходит, эта Татьяна ещё на зиму запасец себе в доме оставила, а "таджичка", значит, лазая по окрестностям, и в этот дом проникла! Дурной славы его не убоялась, вот так. Уж не за это ли и поплатилась? А может, она и что другое уперла, намного более ценное? И кто её пытал? Эта Татьяна? Я уж видел, что сильна девка, с ней и мужик не всякий справится. Но где, в таком случае, была "таджичка" с тех пор, как её "похоронили"? Совсем головоломная история выходит, и уж не знаю, кто в ней разобраться сумеет.
А пока несу этой Татьяне, владелице дома, увеличительное стекло. Она молча приняла, только кивнула, типа того, что "спасибо" обозначила. И стала теперь через увеличительное стекло тело рассматривать. Мне на "таджичку" и глядеть-то страшно, так девчонку изуродовали, а Татьяна будто твой врач приглядывается. Живот ей осмотрела, ноги раздвинула... И, продолжая изучать, говорит:
- Тебя, кстати, как зовут?
- Яков Михалыч. Но можно и Яшка, по деревенски.
- Так вот, Яков, ты сказал, что знаешь эту красавицу. Кто она и откуда?
- Так таджичка она. Которую похоронили месяца три назад... - и не удержался, чтобы не сказать. - Теперь я понимаю, почему на похоронах гроб не открывали.
- Совсем интересно, - отозвалась она. - Давай, выкладывай, что такое эта таджичка была при жизни, почему её так прозвали, какую официальную причину смерти объявили три месяца назад?
Ну, я и выкладываю. Так и так, приехали, бедствовали, воровали... Все, как есть - все то, что я вам уже рассказал.
- И сюда залезли, значит... - подытожила она.
- Залезли... - и, словно какой бес проклятый меня за язык тянул, опять бухнул лишнее. - Видно, крепко их жизнь допекла, раз даже в этот дом сунуться не побоялись, с его дурной славой...
- Вот как? - она резко повернулась ко мне. - У дома дурная слава? Почему?
- А хрен его знает. Байки разные травят, ещё с моего детства. Это сколько ж лет, понимаете, он пугалом чудится...
- И не зря чудится, раз так отыгрался на этой девчонке за то, что она его покой потревожила, верно?
- Вроде, верно, - неуверенно сказал я.
- А сам как ты думаешь, по характеру ран, чья это работа - местных или приезжих?
- Гм... - я задумался. - Я бы сказал, почти местных... То есть, таких, кто вырос и родился тут, а потом в город переехал и в городские бандюги заделался. Потому как у нас народ вот так, долго и умышленно, зверствовать не стал бы. Это, там, спьяну ребра поломать, или граблями по черепу вломить до мозговой косточки, это наше дело, но так, чтобы... А с другой стороны, если бы они местность не знали, то "таджичку" бы не выследили и не закопали там, где закопали. Потому что кладбище должно двигаться чуть в другую сторону, и это чистая случайность, что я решил могилу сместить, из-за того, что напарник запил.. А так бы ещё два-три года не стали бы там рыть. И они это знали, выходит... - я чувствую, что зарапортовался малость, в эти во всех "знали-не знали", но она, вроде, схватывает. Улавливает, то есть, что я хочу сказать.
- То есть, - подытоживает она, - молодая шпана здешняя, которая не так давно из деревни в город переехала, чтобы заделаться "бойцами" при крупных бандюгах, а кто-то, может, и сам в крупные бандюги выбился?
- Приблизительно так, - киваю я.
- М-да... - она тоже кивает, потом опять на труп задумчиво смотрит. Но это не объясняет, чем "таджичка" им помешала, верно?.. Ладно, ступай! вдруг бросает она, не дожидаясь ответа. - Вот тебе за труды!
И дает мне - вы не поверите - тысячу рублей, сотенными бумажками.
Я прямо обомлел. Это ж, сами понимаете, чуть не месячную шабашку в один день огрести.
- И это все мне? - глупо спрашиваю.
- А кому ж еще? - усмехается она.
- А если... это... - я замялся. - Если ещё что отрабатывать, так не нужно?
- Завтра подойди, - она сказала это, не оглядываясь на меня, она какие-то свои проблемы решала. - Может, и понадобишься.
- Понял... - говорю я. - Понял!
И, значит, бочком, бочком, и к выходу. Ох, и дунул я из этого дома! И, главное, бегу и зарок даю себе, больше с этой "шабашкой" не связываться ни за что, несмотря на любые деньги. Но слаб человек!.. То есть, не то, чтоб слаб. Я бы на тысячу загулял, и никакие бы проблемы меня не касались, но получилось так, то я и не связывался, оно само со мной связалось, если можно так выразиться..
Но вы послушайте, что дальше было.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я, значит, рванул оттуда - сам не помню, как все эти тропинки и выкрутасы Старых Дач преодолел - и прямым ходком назад на кладбище. Сел у вырытой могилы, лопату в руки взял, и вид у меня такой, будто только что эту могилу закончил.
Где-то с полчаса прошло, а тут и дедка везут - Николая Аристарховича, значит. Автобус появляется со стороны моста, о котором я вам говорил, и, поскольку погода сухая и автобусу ездить ничего не мешает, все наши земляные дороги твердыми стоят и только пыль от них поднимается, при сильном их впечатлении, то автобус прямиком почти до могилы доходит, без всяких проблем.
И первым делом, конечно, дочка Николая Аристарховича появляется и другие родственники, и внимательно все осматривают, а я жду, с замиранием сердца жду. Но ничего, понравилось им место.
- Спасибо, - говорит дочка. - Это ты правильно придумал, чтобы сместить могилу на пять метров дальше. С этого нового места вид открывается лучше, на всю излучину реки. Видно, что не равнодушно ты подошел, что любил моего отца...
"Эх! - подумалось мне. - Знала бы она!.."
Но сам только в затылке почесал и промямлил:
- Да ладно, чего уж там...
- Еще раз спасибо, - говорит дочь и дает мне семьдесят рублей. - Тебе и твоему напарнику. Все правильно?..
- Правильнее некуда! - отозвался я.
И скромненько пристроился в сторонке. Жду, когда понадоблюсь могилу закапывать.
И все протекло, как положено. Дочка всхлипывала, кто-то короткие речи говорил, а у меня голова была платком повязана, от солнца, так я платок снял, как гроб стали заколачивать и в землю опускать.
Невольно, признаюсь, и о собственных похоронах подумалось. И как-то не чувствовал, что жалко себя, что жизни мало осталось, одна главная мысль сквозь все полезла, будто шилом мыслишки помельче прошивая: дай-то Бог, чтобы хорошо меня проводили, чтобы деньги у них были на хороший стол и поминание, не только на самогонку, блины и пироги с капустой, но и на колбаску и прочие городские деликатесы. Чтобы мои проводы надолго всем запомнились, и чтоб говорили потом: вот, хорошо человек ушел.
А тут все бросили по комку земли, и пришло мне время могилу закапывать. Я за лопату взялся, приналег, быстро управился, вот так свежий холмик и образовался, а дочка Николая Аристарховича достала из автобуса деревянный крест с табличкой, с моей помощью этот крест и укрепили.
- Это временный крест, - говорит мне она. - Пока земля не устоится и можно будет постоянный ставить, кованый или мраморный. Кстати, через месяц уже можно ограду делать, так ты подсобишь?
- Всегда подсоблю, в чем вопрос, - отвечаю я.
- Тогда, - говорит, - садись с нами в автобус, проедемся до нашего дома, там рюмку за упокой отца выпьешь.
Словом, по людски обходится, не то, что некоторые. Ну, у них семья порядочная, сразу наши, местные корни узнаются. А так, чего ж не поехать. Сажусь в автобус, и езды-то всего пять минут, и вот мы уже у дома Николая Аристарховича, где многое моими руками сделано. И забор, и новый рубероид на крышу я клал... только в прошлом году. Вот, подумать, буквально вчера мы с этим рубероидом возились, и говорили о том, что крепко сделано, лет двадцать менять не придется, так говорили, будто и мне, и Николаю Аристарховичу эти двадцать лет отпущены, и он, когда по новой крышу придется ремонтировать, только меня призовет, никого другого... Теперь, значит, в раю призовет, если и там дачку отхлопочет.