— Христос был сын, — поясняла Монашка, — а то — бог-отец.
— Ах, ну да! — спохватывалась Анна Феоктистовна. — То сын, а то ж отец. А кто ж тогда святая троица? Святой дух-то — это что?
— Святый дух, — торжественно провозглашала Монашка, и в глазах ее становилось бело от голубиных крыльев, — явился к деве Марии — не дай солгать, пресвятая заступница первопрестольная! — в виде белоснежного гулюшки, от коего непорочно зачат был Иисус Христос.
Тут спор доходил до такой точки, в которой Анна Феоктистовна никак не соглашалась верить христианскому учению.
— Значит, дева Мария без мужа зачала дитя?
— Без мужа, вот святый крест не даст солгать! — крестилась Монашка.
— А муж-то иде был? — прищуривалась Анна Феоктистовна.
— Иосиф? — задумывалась Монашка. — Был он… э-э-э… тут же, поблизости. Только он еще не муж был, а когда они обручились, Мария уже имела во чреве.
— Значит, он ее уже порченую взял? — богохульствовала Анна Феоктистовна.
Монашка бледнела, и на лбу ее выступала испарина.
— Нельзя так. Господи, заступись! Не порченую, а непорочно зачавшую. Это надо постигнуть сердцем. Постигайте. Постигаете?
— Постигаю, — вздыхала Анна Феоктистовна, боясь еще больше расстроить Монашку. В действительности ей было дико, что дева зачала и осталась девой. Сама Анна Феоктистовна вышла замуж в шестнадцать лет и до сих пор помнила ужас первой брачной ночи и то, как целых пять лет не могла зачать мужу ребенка, пока не появилась первая дочь Антонина. А потом снова пять лет ту́жилась, молила бога, чтоб дал ей сына, и наконец родила еще одну дочь, Анфису.
Ничего непорочного Анна Феоктистовна в жизни не знала, хотя старшая ее дочь, Антонина, осталась старой девой. Если Марию представить такой, то и вовсе верить ни во что не хочется. Но Мария пусть и дева, а все-таки замужем, Антонина же и вовсе никому не нужная осталась.
Мужа Анны Феоктистовны, Кузьму Теляткина, в сорок первом году убило бомбой. На фронт его не взяли из-за нехватки двух пальцев на правой руке, а война все равно впрыгнула в семью Теляткиных колючим осколком.
Анфиса оказалась интереснее своей старшей сестры и на беду расцвела рано. Ей еще и пятнадцати лет не было, когда она открылась матери, что беременна.
— От кого ж ты, дура? — так и села Анна Феоктистовна.
— А мало ли, — фыркнула дочь. — От Сережки Стручкова.
— Дак он же бандит! Соображаешь, чего говоришь-то?
— А мне что, бандит — не бандит, мне с ним все равно не жить вместе. Рожу ребеночка и сама одна буду воспитывать.
Так и сделала. Только через год после того, как у нее родился сын Юра, она все-таки вышла замуж за Сережку Стручкова, бандита. Первое время жили неплохо, даже квартиру получили, только через два года Стручкова посадили за угон мотоцикла. С тех пор Анфисин муж только изредка приходил ненадолго из тюрьмы, а побыв немного, снова попадался на чем-нибудь и исчезал.
Антонине дали на работе отдельную квартиру, и она обособилась от сестры и матери. Анна Феоктистовна после войны до самой пенсии проработала на картонажной фабрике, а на пенсию ушла в один день с очередным возвращением зятя.
— Все, мамаша, — сказал зять, — навсегда вернулся. Буду на завод устраиваться. Пора в семье жить.
Через полгода его снова посадили. За это время он успел поработать и на заводе, и в котельной, и в магазине, а там директор магазина обозвал его как-то раз ворюгой, и он ударил его стальным крюком для переноски мясных туш. Ударил по голове, и директор магазина от этого удара на всю жизнь остался слепым.
Анфиса родила второго сына, когда Стручков уже опять сидел. А Юрий оказался ненормальным.
Вот такая была у Анны Феоктистовны жизнь. Что тут поделаешь? Где программа-то? Ну-ка, чего там?
— Предлагаем вашему вниманию кинозарисовку «Декабрь».
Вот и декабрь. А там, глядишь, январь, рождество. А по телевизору про это никогда не говорят. Вот если бы официально объявили: мол, дорогие товарищи, се грядет скоро пресвятое рождество господа нашего, Иисуса Христа, предлагаем вашему вниманию выступление патриарха всея Руси. И чтоб патриарх, тихо и любовно глядя с экрана, призвал телезрителей собрать свои силы и закончить построение коммунизма, чтоб всем, наконец, стало хорошо жить на э т о м свете, а не ждать, покуда призовет к себе в неизвестное т о т. Но церковь, отделенная от государства, не имела своего телевидения, на экране ни в коем случае не появлялось никаких признаков евангелиевского события почти двухтысячелетней давности, и Анна Феоктистовна начинала сомневаться, был ли вообще Иисус Христос.