— Да ты чего, мать? — промычала Фиска. — Уж мне уж и так полторы недели осталось в декрете.
— Сколько ни осталось, выходи и работай, — твердо сказала Анна Феоктистовна. — А сейчас иди за ним, он у Тоси спрятанный.
И Фиска пошла на другой день в кафе «Аленка», где она работала официанткой, а Анна Феоктистовна с фабрики не стала увольняться, только работала теперь вдвое меньше, ей же сдельно платили, можно мешок в день отшлепать, а можно пару коробочек — сколько сможешь, столько и денег получишь.
Неизвестный пришелец больше не появлялся, и кто это такой, осталось жуткой тайной. Анна Феоктистовна во дворе рассказывала, что приходил к ней тот убийца детей, про которого Клавдия Кардашова слыхала от кого-то. Приходил, но своего не добился.
— Видно, у него еще про запас адресок был, — сообразила Анька Расплетаева.
— Мир вам, добрые люди, — подошла Монашка. — Анна Феоктистовна, там около гаражей ваш Юрий кричит, аки глас вопиющего в пустыне. Мальчишки, глупые, обижают убогого.
Мальчишки часто издевались над Юрой, но если кто-нибудь говорил ему:
— Терпи, Юр, скоро твой Алеха вырастет, он всем за тебя ребра переломает.
— Нет, — отвечал он, — он добрый, хороший. Он драта не бует.
Когда кто-нибудь в доме рождался или умирал, Монашка чувствовала себя особенно необходимой. Она умела убедить, что без крещения ребеночек обязательно скоро умрет и попадет в худший рай, чем тот, которого успели окрестить. Юру и Лешку тоже крестили. Лешка в церкви вел себя достойно, но поп зачем-то на всякий случай сказал ему:
— Не буянь, отрок.
И тогда Лешка обиделся и раскричался, разбуянился, чуть даже не опрокинул купель.
— Дурак ваш поп, — сказала потом Монашке Анна Феоктистовна, — только все дело портит.
— Такие слова невозможны, — смиренно ответила Монашка. — Вы же сами долго тянули с крещением, оттого и младенец буен был. Батюшка же его отметил среди прочих.
Ангельский тон Монашки побуждал Анну Феоктистовну к беседе.
— А Исуса Христа крестили?
— А как же, истинно крестили, на то и праздник крещения господня отмечается.
— Ах, ну да, — бормотала Анна Феоктистовна, сконфузившись, — крещенье же!
Перед крещеньем она всегда рисовала на дверях мелом крестики, потому что так делала когда-то давным-давно ее мама. Однажды Юра украл у бабки мел и сгрыз его. Анна Феоктистовна расстроилась, ходила долго по всем соседям и все же выпросила у кого-то кусочек мела. Нарисовала под номером квартиры десятка два крестиков и с чистой совестью села к телевизору, — вдруг да скажут что-нибудь о крещении Иисуса Христа. Но на экране мелькали совсем иные сюжеты — где-то что-то строилось, вводилось в эксплуатацию, пускалось в ход и устремлялось в космос. Анна Феоктистовна смотрела, как по экрану движется жизнь страны, и ей делалось неловко, что она рисует на дверях крестики в честь крещения какого-то давнишнего-предавнишнего Иисуса Христа, которого, может быть, никогда не было.
— Как ты думаешь, Фис, — спрашивала она на другое утро у дочери, — Исус Христос все ж таки был?
— Не знаю, — отвечала дочь. — В бога и в Исуса Христа я не верю, но верю, что что-то такое есть, чего мы не знаем.
Анна Феоктистовна вздыхала и шла стирать мокрой тряпкой свои крестики, из которых зачастую уже какой-нибудь хулиган успевал сделать короткое матерное словцо.
Вечером Монашка приносила варенье.
— Видела кресты на вашей двери и хочу сделать доброе приношение вам. Здесь варенье из земляники с крыжовником и вишнею. Кушайте и имейте в себе бога.
— Я вот что хотела спросить, — говорила Анна Феоктистовна, — у Исуса Христа отец был бог? А что ж его тогда распятили, вместо чтоб прославлять и беречь?
— Потому и распяли господа нашего, что людям более хотелось делать злое, нежели хорошее. Иисус им говорил: не принимаю славы от человеков, и за это они его предали муке.
— А вот, у него ж были апостолы? Куды ж они глядели?
— Потому что он воспретил им, велел смиренно узрить распятие, дабы после возвестить о нем миру.
— Ишь ты, — качала головой Анна Феоктистовна. Рассудительность Иисуса Христа вызывала в ней уважение к мифу. — Кто ж да кто были его апостолы?
Монашка терпеливо перечисляла:
— Симон, Петр, Андрей, Филипп, Фома Неверующий, Симон другой, Фаддей, Варфоломей, далее — Иаков и Иоанн, братья, Матфей Евангелист, Иаков Алфей, а последний — Иуда.
— И этот туда же! — негодовала Анна Феоктистовна.
После ухода Монашки телевизор с апостольским терпением перечислял составы играющих команд — одиннадцать с одной стороны, одиннадцать с другой, и еще запасные на тот случай, если какого-нибудь Искариота потребуется заменить. Львы Яшины, Ловчевы и Маслаченки путались в голове Анны Феоктистовны с Симонами, Матфеями и Фаддеями, и видя в окне дворовых ребят, она говорила Лешке: