Новый год, годовщины Октября, Первомай и все прочие праздники Панковы и Зыковы отмечали вместе. Выпившие Борис и Виктор выходили во двор покурить и в шутку весело боксировали друг с другом, а потом обнявшись возвращались к столу, где жены уже накрыли всё к чаю. Козла забивать они всегда садились парой и всех обыгрывали — такие были сплоченные. И вдруг однажды Панков шел мимо, и Зыков позвал его сыграть с ним в паре, а Борис вдруг ответил:
— Знаешь что, Витя… Джильда, пошли домой!
И злобно потянул собаку за поводок.
А потом как-то раз Виктора попросили сходить к Борису и сказать, чтоб отвесил сыну подзатыльников — ты, мол, друг, тебе легче, безобразие, в самом деле, не парень, а фашист какой-то, то кошку в мусоропровод бросит, то газету в почтовом ящике подожжет, а Зыков вдруг побагровел и сказал:
— Сами идите с этим бодливым козлом беседуйте.
Что такое? Стали все замечать, что уж не ходят Панковы и Зыковы друг к другу в гости, а моя бабка однажды спросила у Валентины:
— Чего это ты с Нинкой не здороваешься? Она тебе — здрасьте, а ты ей ни здрасьте, ни мордасьте.
— Больно много о себе понимают, — ответила Валентина. — Больно умные стали. Пробу ставить некуда.
— Чего это ты? — насторожилась моя бабка.
— Да как же! — воскликнула Валька. — Только вы, теть Ань, никому. Сидим мы у них, телевизер смотрим, чай пьем с тортом, а мой тут и ляпнул понарошку чего-то про Нинкины грудя, что хороши. Смотрю, Борис белый сделался. Я Витьку ногой толканула, а он, простофиля — чего толкаешься, вот возьму и отобью у Борьки Нинку, буду, как салтан, с двумя женами жить, больно хороши грудя. Тут Борис — шуток не понимает — в бутылку полез. Ну и сцепились, два дурака. С тех пор не водимся. Дружба врозь.
День ото дня ссора перерастала во вражду. Игорь дразнил Славку Зэковым, и дядя Витя за это, поймав Игоря за ухо, отвесил ему пару стальных подзатыльников. Игорь пожаловался отцу и заодно свалил на дядю Витю фингал, полученный в тот же день от какого-то парня с улицы Братьев Жемчужниковых. Борис сказал Виктору, что заявит на него в милицию, только тот нисколечко не испугался.
— Чего? — сказал он. — На меня? В милицию? Ты? Да кто ты такой-то? Улыбочку — не шевелитесь! Пока ты там за собственное развлечение карточки шлепаешь, я, между прочим, вкалываю и произвожу материальное благо. Я — рабочий класс, я был ничем, а стал всем, понял? Прочь с дороги, смету́!
Борис сильно изменился с тех пор, как началась эта вражда. Его выгнали за прогулы и пьянство из фотоателье, и он работал какое-то время в парке Горького, а потом вдруг умер от кровоизлияния в мозг. На поминках Зыков всем доказывал, какой Борис был замечательный человек, словно хотел, чтобы никто не подумал, будто это он вогнал Панкова в гроб. Хотя никто и не думал, а все были сами не свои.
— Такой умный был мужчина, кроцворды… — всхлипнула Валя.
— Ты, Игорь, когда пьешь, закусывай хорошенько, — сказал Зыков Игорю. — Ты в каком классе-то? В десятом уже? Скоро в армию? Ну, давай помянем отца, герой.
После похорон Бориса Зыков перестал говорить, что Нина Панкова в его вкусе. При встрече он тщательно выспрашивал у нее, как здоровье, как самочувствие, как она переносит плохую погоду, будто тетя Нина была старушкой. А когда она исчезала в подъезде, Зыков разводил руками и говорил:
— Ничего не поделаешь, вдова.
Потом Игоря взяли в армию, а когда он вернулся, наступила очень странная весна, какая-то возмущенная, кипящая; свершив насилие над снегом, она в считанные дни разрыла до основанья и вытравила все следы только что прозвеневшей зимы, воспрянувшая трава потянула к небу упругие зеленые руки, а солнце покатилось по небу огромным тяжелым шаром. В домах, на улицах и во дворах участились скандалы, будто люди, надышавшись запахами яростной весны, опьянели каким-то смертобойным дурманом. Зыков страшнее и решительнее обычного кричал, что убьет жену Валентину и тещу Матрену, и они уже не на шутку стали бояться, что он убьет их. Теперь Вальку не веселило появление в окне пьяного лица мужа, а его измены стали вызывать досаду. Особенно она злилась на соседку, Веру Кардашову, красивую и незамужнюю женщину, которая нравилась всем, а той весной заинтересовала и Виктора. При виде Веры Зыков становился пунцовым, крякал, но никак не решался дать ей какой-нибудь знак — слишком она была красива. Однажды он все же сказал ей с шутливой обидой в голосе:
— Какая ты, Верка, коварная, ей-богу. Все мужики по тебе вздыхают.
— Холостым, Витя, и положено вздыхать, — ответила Вера, — а женатые должны спать тихо, чтоб жены спросонок не пугались.