— Да хоть бы с кем, — плакалась она своим слушательницам. — Я женщина скромная, мне ничего, что пожилой и плешь, лишь бы человек был добрый, а как уже если получается, что он меня обманывал и что это не мать его вовсе парализованная, а законная жена, так это мне такой прохвост не нужен, а сам все говорил: мы женимся с тобой, Ларочка, и поедем в далекие края, а я ему: мне и здесь быть хорошо будет, только бы с тобой рядом, но раз он такой, то так не по-человечески обходиться с женой, выдавать ее за родную мать, а самому водить к себе молоденьких, как же мне теперь людям верить, дорогие вы мои москвичи, вот и москвичи какие оказались-то на самом деле, ты подумай!
— Ты на москвичей не надо, — сказал Зыков. — Москвичи тоже разные есть, смотря какие попадутся. Но этот, конечно, не достоин.
И все согласились с Зыковым, что Бельтюков не достоин жить в Москве вообще и в нашем доме в частности.
— А Таньку-то как жалко, — сказала Файка Фуфайка. — Сам довел ее, мучал, чтоб не изменяла, а сам теперь и рад старацца.
— Молчала бы уж, — сказала Фрося Щербанова. — Сама-то ты Гришку своего вовсе из окна выкинула.
— Я выкинула?! — вскрикнула Файка. — Вы сами его настраивали все против меня, что я непутевая, а тетя Мотя на него за пьянку звонила в милицию жаловацца, а у самой Витька того и гляди с пьяных глаз и ее, и дочку при помощи топора ликвидирует.
— Чего ты брешешь, шавка, — проснувшись, возразила теща Виктора Зыкова, баба Матрена. — Витька уже не пьет давно и не буянничает, а это вы с Валькой Лялиной две лахудры в нашем двору осталися!
Началась всеобщая склока, вернувшая всех к единому мнению, что жить с Бельтюковым под одной крышей нельзя. Но через несколько дней поползли слухи о том, что дом будут выселять, а потом и официально объявили, и оказалось, что не только с Бельтюковым, а и всем нам от мала до велика не жить под одной крышей.
И все стали разъезжаться. Одним из первых уехал со своими домашними Виктор Зыков. Был пятый день после похорон моей бабки, сыпался снег, три грузовика, наполненные имуществом Зыковых, нетерпеливо фыркали выхлопными газами, а Зыков, обнажив лысую, как коленка, голову, стоял во дворе и курил. Огромный наш дом, в котором он привык считать себя хозяином, который он пометил своим флагом, запугал своими криками «Убью!», убедил своими мужскими достоинствами и доходами, оставался стоять здесь, на Массовой улице, среди кружения предновогоднего снега — могучий, шестиэтажный дом, поприще личной и общественной жизнедеятельности Виктора Зыкова.
— Поедем, что ли, командир? — спросил наконец один из троих водителей.
— А я что? Я думал, вы еще не готовы, — засмеялся «командир», прыгнул в кабину первого грузовика, и груженный скарбом кортеж тронулся в путь на другой конец Москвы.
Через три месяца уехали все. В доме теперь жили только работники ЖЭКа — студенты, которым негде и не на что было жить, и они работали в ЖЭКе дворниками. Они учились в разных институтах, и для удобства их так и звали — Медик, Физик, Ботаник. Они наполнили наш дом новым дыханием, и на какое-то время он даже успел стать их домом. Старый, прохудившийся мех — словно в насмешку совсем ненадолго влили в него чуть-чуть молодого вина. Первый и третий подъезды были закрыты на замок, но мой, второй подъезд еще жил, в нем раздавались шаги, звенели будильники, студенты бегали на работу и с работы, в институт и из института, а вечером им тоже не сиделось дома, и они бежали куда-то в Москву, в мир, в далекие края.
ДАЛЕКИЕ КРАЯ
Из каких неведомых стран или вершин прилетает ветер, несущий легкую, неуловимую пыльцу нашу, чьи голоса звучат в нем и на каком языке их речь? И куда уносит он пыльцу нашу, кружась, кружась и бросаясь к небу, к вершинам, в черный немой купол; эхо чьих голосов гудит ему вслед, поднимаясь по спирали, по гулким краям небесного колокола?
Небытие рождает фантазию.
Я помню картинки из толстой книжки, они восторгали меня, и я обожал эти огромные скрепленные листы, хотя обращался с книгой, как дикарь — трепал и таскал ее по полу, так что со временем она погибла. Моя мать Анфиса читала мне из нее, и я знал наизусть, что написано под какой картинкой. Если приходили гости, я садился рядом с ними и, листая книгу, читал по памяти каждую страницу.