— Как последняя скотина горб надрываешь, да еще каждая шавка на тебя тявкает, что, мол, в тюрьме тебя работать не научили. Тыры-пыры! Тьфу, свистоплюйки чертовы!
— Куда же ты теперь пойдешь работать? — спросил я.
— Да хоть ботинки чистить. Чем не работа? Шмыг-шмыг, вжик-вжик — обувь сияет! Или контролером. Это по мне. Надоело, что меня жизнь без конца штрафует за то, что я без билета в нее влез. А ну как я теперь штрафовать стану — граждане-мурле-точки, приготовьте билеточки, а которая тут несоветская рожа без билетов ездиет, пущай рубчик готовит!..
В тот вечер я не стал спрашивать, почему он нарушил уговор и напился. Решил стерпеть. Видел, как у него паршиво на душе. На другой день ко мне зашел техник-смотритель моего участка Линев, и отец предложил ему выпить с ним водки. Линев отказался и ушел, а я спросил отца:
— У тебя что, водка есть?
— Чекушечка. Да Леш — пузырюльчик! Так только, поодеколониться.
— Понятно. А работать ты собираешься устраиваться или дальше валандаться будешь?
— Ну шо ты шумишь, сынку? Дай проветриться папаше. Завтра пойду и устроюсь куда-нибудь директором завода или главврачом. Куда ты хочешь, чтоб я пошел? Хочешь, в цирк пойду фокусы показывать? Меня в зоне фокусам, помнится, научили разнообразным. Вот гляди-ка, хоп-хоп — чита глухая моих кентов загнула, а мне не в кипиш уж больше урковать — посмотрим-ка, какого цвета у советских граждан башли.
Пока он щелкал перед моими глазами пальцами левой руки, правой рукой он совершенно незаметно вытащил у меня из кармана деньги и, озорно щурясь, вернул их мне обратно, а из-за своего левого уха извлек горящий окурок и, затянувшись, пустил пять безукоризненных колец.
— Завтра, — сказал он твердо, — завтра, начальничек, заведу социалистический образ жизни и моральный облик строителя коммунизма, а сегодня разреши побузовать напоследок.
Он звонко хлопнул себя ладонью по колену и запел:
Я вышел из комнаты и хлопнул дверью.
Назавтра он с утра пошел устраиваться на работу. Весь день валил снег, и весь день я не расставался с лопатой. Вечером я пошел в институт, а когда вернулся, в квартире стоял смрад дешевого табака и сивухи. Из комнаты отца доносились пьяные выкрики. В бешенстве я рванул дверь. Там сидел отец и с ним двое каких-то мерзавцев, все трое безобразно пьяные. На полу и везде валялись пустые бутылки, окурки, объедки, мусор. Отцовы собутыльники о чем-то громко и неразборчиво спорили. Отец, пригорюнившись, напевал:
Тут он увидел меня, злобно оживился и заорал:
— А, начальничек! Алексей-зван-Сергеич! Прошу, пожалте к нашим аманинам.
— Сынуха, что ль? — поинтересовался один из собутыльников.
— Он! — гордо сказал отец. — Будущий академик. Ишь, пыхтит! Он, братики мои, видит нас с вами как бы с высоты птичьего полета. Мы для него — букашки-таракашки, божья мразь. Иди, садись, Алеха, уважь моих корешей.
— Штрафную ему! — сказал другой собутыльник, едва держа на шее голову.
— А ты слова не имеешь, фраер, — заткнул ему рот мой отец, — ты сюда без билета пожаловал. Вот у Алексея моего билет есть. Правда, Алексей? Лешка! Приказываю тебе сесть с нами и запузырить стакашек.
Я не мог вымолвить ни слова, настолько внутри во мне все вспухло от негодования и ненависти.
— Чего это он, немой, что ли? — спросил первый собутыльник.
— Говорящий, — засмеялся отец. — И попугай у него есть, тоже говорящий. Мне тут позавчера сказал: «Тюрремщик». «Тюремщик?» — спрашиваю. Он кивает: «Тюрремщик, тюрремщик». Я его изжарю. Больно много знает. Барчонку моему, академику, на завтрак попугая табака изготовлю. Ну ты чего, Леш, не садишься? Испугался?
Я молча вышел и отправился в свою комнату. Роджер, притихнув, сидел в клетке и вздрагивал, будто понимал, что кто-то намеревается его зажарить. За стеной зазвучала матерная перебранка, смысл которой сводился к тому, что отец выгонял обоих фрайеров, причем оказывалось, что второй фрайер тоже пожаловал на «аманины» без билета. Вскоре по коридору затопали шаги, хлопнула дверь. Потом в комнате что-то упало, видимо, отец сцепился с оставшимся собутыльником. Через минуту они оба затопали в коридоре, и собутыльник кричал отцу пьяным возмущенным голосом:
— Руки! Р-р-руки! Ручонки!
— Я те дам ручонки! — азартно крикнул отец, и прозвучал тугой тычок в зубы, после которого тело собутыльника с грохотом рухнуло на пол.