— Эх, хороший у нас дом, да живет в нем одна пьянь да шакалье. Всех надо посадить и выселить.
Гришкин полет укрепил Лютика в его решимости отдать себя службе в милиции, и он пошел в сержантскую школу. После этого Файке Фуфайке житья не стало.
— Всё ко мне цепляецца, цапля милиционерская. Ты властью, данной тебе народом, преступников лови, а к пострадавшим лицам не цепляйся. Правильно, Вить?
Дядя Витя Зыков сказал Лютику:
— Ты, Саш, к Фаине не надо. Она — лицо пострадавшее.
Говорит Виктор Зыков:
— Я сидел в надлежащем состоянии вечером, то есть практически нетрезвый. Смотрю, он летит по воздуху. Я еще посидел. Обратно смотрю. Он обратно летит. В воздухе так и вот так вот кувыркается и летит. Я тогда говорю себе: «Витька, Гришку надо спасать». Встал. Обратно поглядел. Он обратно летит! Тогда я пошел. Подхожу — он лежит. Из него бензин текет. На нем мотоциклет. Я мотоциклет поднял и держу, к себе прислонил. Из меня тоже бензин потек. Все штаны залило. Гришка сел. Я мотоциклет отпустил к стенке, Гришке дал закурить. Я его спрашиваю: «Ты куда летел?» А он говорит: «Всё нормально». А мне что главное: всё нормально? — Всё нормально. Всё нормально? — Всё нормально. Все живы-здоровы, войны нет, чего вам еще надо? Игорь, дай закурить.
Игорь Панков оказался в этой истории вторым пострадавшим, потому что Гришка своим падением поломал у мотоцикла рулевое управление, разбил вдребезги зеркальце и сплющил бензобак, оросив себя тремя литрами бензина. Почему в тот вечер мотоцикл Игоря стоял под моим окном, а не под балконом своего хозяина, для всех осталось таинственной загадкой. Файка Фуфайка уверяла, что Игорь нарочно поставил свою тарахтелку, потому что знал, что кто-нибудь об нее должен убиться, а Игорь в таком случае заявлял, что это как раз Гришка сам переставил, должно быть, мотоцикл под мое окно, прежде чем спрыгнуть, потому что хотел напоследок кому-нибудь навредить.
— Заблуждаешься ты, — обижался на это Гришка. — Случай моего падения произошел стихийно. Я его не планировал, а поэтому ты заблуждаешься.
В 21 час 17 минут московского времени Игорь Панков как раз стоял на своем балконе, курил и выпускал в атмосферу табачные дымы в виде толстых колец. Вдруг он заметил свой мотоцикл и подумал: «Чего это мой драндулет там оказался?» Потом он подумал, что еще, чего доброго, какой-нибудь деятель выплеснет на него что-нибудь или сам свалится и разобьет зеркальце. «Ща докурю, — подумал Игорь, — и пойду переставлю». И как только он об этом подумал, буквально в следующий миг его тревоги сбылись, на мотоцикле наросло тело, которое тут же свалилось под мотоцикл, и мотоцикл придавил его. В другую секунду до Игорева сознания долетел крик «Э! Алё! Лечу!» и хруст ломаемых частей механизма. В третью секунду Игорь уже бежал по лестнице. Подбежав к месту падения, он задал Гришке вопрос:
— Ну ты что, козел, что ли?
Гришку же интересовал другой вопрос — жив ли он. Все сошлись в одном мнении, что Гришка жив и даже разговаривает. Это еще больше разозлило Игоря, и он, с помощью Виктора Зыкова высвободив пострадавшего из-под мотоцикла, хотел даже сначала дать Гришке по морде, но заметив, что Гришка и так весь в крови и бензине, отвел занесенный кулак. Потом он даже смягчился к Гришке, и когда тот после выписки из больницы показывал всем свои увечья, Игорь даже засмеялся:
— Ну ты даешь! Цирк ходячий!
С его легкой руки Гришку так и стали звать — Цирк Ходячий. Здорово подходило ему такое прозвище.
— Вон, вон, смотрите, опять Цирк Ходячий свои коленки кому-то показывает.
Особенно моей бабке так нравилось его именовать. Она даже нарочно иногда спрашивала, чтоб только произнести это смешное прозвище:
— А где ж наш Цирк Ходячий? Не видали?
Моя бабка рассказывала мне о том, как она видела ставший притчей во языцех полет Гришки:
— Мы стояли с Монашкой, Монашка мне про Исуса Христа говорила, как ему смарянка добрая дала пить кувшин воды, когда он с пустыни шел. И тут он ореть: «С коляской! Прыгать буду, отойди!» Мы глянули, он стоить. Монашка стала креститься, и я, на ее глядя, положила на себя крестное знамение. Монашка говорит: «Господи, Иисусе Христе, да приидет царствие твое!» Тут Гришка с окна сошел и тихо полетел вниз, будто пушинка легкая. Он же, господи! тощой, кожа да кости. Файка-то не кормит его, лахудра такая. Оттого-то он и жив остался, что легко упал. А мне его жалко, паразита.