На следующий день Юра не пошел на работу. Он лежал в кровати, смотрел в потолок и щекотал обеими руками край одеяла. На мои уговоры относительно еды он никак не реагировал, а когда я несколько раз приносил ему тарелку с гречневой кашей, он мычал и шарахался, будто я собирался вырвать ему зуб. На другой день Юра вел себя точно так же, и я вызвал врача. Врач долго прослушивал, обсматривал и обстукивал моего брата, залезал ему в горло, под веки, в уши и в нос, наконец, сказал, что никаких отклонений нет, но нужно более тщательное обследование, на что Роджер вдруг злобно стукнул клювом об клетку и пробормотал:
— Юра, Юра, Юра, Юра!
С Юрой продолжало твориться непонятное, он ходил под себя, и мне с трудом удавалось убедить его, что нужно поменять постель. На третье утро Юры уже не было. В его кровати лежала белая, как вата, съежившаяся кукла с наивным, младенческим выражением лица. Глаза смотрели в потолок, а язык, слегка высунувшись на нижнюю губу, даже смерти не позволил превратить моего брата в нормального человека.
Линев с его удивительным врачом стал мне теперь не нужен, вскоре он сделался техником-смотрителем нашего участка, постоянно мелькал перед глазами, создавая эффект бурной и неутомимой деятельности. К марту наш дом уже почти весь опустел, Линев бегал по квартирам и выгребал всякие остатки — старую, не взятую с собой мебель, люстры, лампочки, выключатели, пробки, раковины, водопроводные краны и души, всякую прочую дребедень, и где-то находил покупателей. Он советовал и мне не теряться, но я лишь глупо усмехался на его предложения. Потом он стал продавать по ночам кухонные плиты и даже ухитрился вывезти из двух-трех квартир паркет, где был хороший. Я с грустью наблюдал за его деятельностью, мне было жаль его и противно. Его тонкие и длинные джинсовые ноги в черных сапогах хрустели по последнему снегу, бегая взад-вперед торопливо, будто боясь не успеть принести своего хозяина вовремя туда, где можно урвать хоть что-нибудь. Я тогда увлекся чтением старославянских книг и даже поставил себе задачей выучить наизусть «Слово о полку Игореве»; я жил в постоянном ритме «трудных повестей о плъку Игореве, Игоря Святъславлича», и суетливые глазки Линева создавали во мне аритмию. Однажды я увидел, как на проезжей части две вороны растаскивают в разные стороны сбитого машиной голубя, и память тут же, ужаснувшись, продекламировала: «Не часто ратаеве кикахуть, но часто врани граяхуть, трупия себе деляче».
Дом постепенно выселялся, и в конце января в брошенных квартирах появились новые, незаконные жильцы. Вскоре Линев заглянул ко мне.
— Привет. Можно? Я по делу. У тебя почитать что-нибудь есть?
Он прошелся по моей квартире и беглым взглядом оценил ее полную стоимость.
— Ставый бгодяга! Ставый бгодяга! — заорал приветливо Роджер.
— Вот что, — сказал Линев. — С завтрашнего дня… Завтра у нас первое марта? Так вот, с завтрашнего дня начинается новая жизнь. Видел новеньких? Дай чего-нибудь попить. Я тебя не отвлекаю? Забавный попугай. Наверное, дорого стоит?
Я сходил на кухню и принес стакан воды из-под крана.
— Сколько попугай стоит? — снова спросил Линев, по-хозяйски усевшись за мой письменный стол со стаканом.
— Полторы тысячи, — ответил я так же просто, будто попугай стоил полтора рубля; на самом деле я не знал, сколько стоит Роджер, полтора рубля или полторы тысячи. Но у Линева глаза подпрыгнули над стеклами:
— Этот попугай стоит полторы тысячи?! Не может быть!
— Может, — ответил я. — Чрезвычайно редкостный экземпляр. Их всего осталось на свете 500 штук, а сейчас, может, и ни одного уже не осталось.
— Не слабый попугайчик, — сказал Линев и с особым уважением посмотрел на нестора-каку. — У меня тоже есть одна вещь на несколько тысяч. Священный свиток семнадцатого века. Он мне от деда достался. Реликвия. Я его никогда не продам — все равно, что продать душу. Роджер, красавчик, ты, оказывается, полторы тысячи стоишь, да? Ух ты, симпатюля. Вода в Москве не вкусная, бр-р-р. В Ровно знаешь вода какая вкусная. Значит так, ты видел новых дворников? Так вот, у меня на пятом участке теперь будет бригадный метод. Я набрал бригаду молодых дворников, все заинтересованы в работе, потому что им негде жить. Всего, вместе с тобой, получается бригада из девяти дворников. Девятого пока нет, но он уже устраивается. Вы пока делите территорию на восьмерых. Будете хорошо работать, будут премии. Бригада чем хороша — один болеет, все убирают его участок, бригада получает столько же денег, только больной еще вдобавок получает по больничному. Усёк? Если ты не хочешь быть в бригаде, можешь не быть. Как? Быть или не быть?