— Дворничек, а дворничек, пошли в другую комнату, меня приласкать надо, люблю ласку, я ведь телка, ха-хой!
Я отпихивал ее, а она вдруг больно укусила меня за ухо и тут же оказалась в клешнях Максименко, из щелей поползли раки и скорпионы, огромная ворона кружила по комнате, клацая клювом, я несколько раз натыкался на большие настенные часы и всякий раз переводил стрелку на час вперед, а в третий или четвертый раз часы вдруг отпихнули меня, и я очутился в кресле, у меня оказалось много глаз, и все они кружили вокруг лица ровным кругом, как «чертово Колесо» — в одном глазу Линев, схваченный за нос бухгалтершей Светой, гундосил, какой он одинокий и умный; в другом часы показывали три часа ночи, хотя еще не было и одиннадцати вечера; в третьем неизвестно откуда явившийся начальник ЖЭКа пил шампанское и спрашивал, где его любовница Наташа; в четвертом линевский кот драл когтями обшивку дивана; в пятом пламенела люстра; в шестом шатался под ногами отплясывающих пол; в седьмом легко, как занавески, колыхались стены; в восьмом плыл потолок; а в девятом меня уже рвало на лестничной клетке…
Я очнулся с мокрым и холодным, как медуза, лицом на коленях — я сидел на ступеньке, окунув голову в колени и локти. Первое, что я ощутил, была сопричастность к озверелому стадному шабашу, во рту — смрад падали. Я нащупал в кармане расческу и решил, сделав из нее дымовуху, бросить в комнату шабаша. Дверь была заперта. Я позвонил. Мне открыл Максименко. В волосах у него торчало перо моего Роджера.
— Шурик, это ты? — сказал он. — А где все?
— Я не Шурик, я Мурик, — сказал я. — А что, никого нет?
Действительно, квартира оказалась пустая. Всюду царил такой хаос, будто линевский кот ободрал все своими когтями.
— Водочки бы, — сказал Максименко, — сколько можно эту газировку пить.
В руке у него была початая бутылка шампанского, порядочно отпив из нее, он протянув ее мне:
— На, похмелись.
Я взял, но пить не мог. Он закурил, усмехнулся:
— А у меня жена в роддоме. Позавчера парня родила. Витей назвала, в честь меня. А я начальникову Наталью в ту комнату уволок и обгулял. А потом начальник входит, по лысине вот такие вота пятна пляшут, ты, говорит, завтра же увольняйся, а то тебе плохо будет, а ты, Наталья, дрянь последняя, и ушел, а я заснул, а проснулся — никого нема. Наверное, все гулять ушли, черти.
Меня стало мутить, я вышел во двор, понюхал горлышко бутылки и швырнул недопитое шампанское в сугроб. Бутылка воткнулась горлышком, и из снега торчало:
Через несколько дней я узнал, что Максименко не уволился, и тогда его как-то вечером избили в Старопитейном переулке четверо каких-то здоровенных мужиков, и он все же уволился; а вскоре вслед за Максименко уволился и Линев. Его прижучили с какими-то махинациями — с какими-то пятью зарплатами, которые он получал за несуществующих дворников, подъездных швейцаров и котельщиков. Начальник подобру-поздорову отпустил его, видимо, получив за это некоторый куш. В конце марта рано-рано утром Линев погрузил в машину свой многочисленный скарб и исчез из нашего дома. Затем начальник вызвал меня к себе и предложил мне стать техником-смотрителем пятого участка. Я согласился поначалу, но на другой день передумал. Я уже не мог не быть дворником.
Вечером того дня, когда я отказался от должности техника-смотрителя, ко мне домой заглянул Архитектор.
— Привет, Леша, — сказал он. — Слушай, мы тут говорили с ребятами, и оказалось, что Линев не только у меня, а и у всех ребят нашей бригады взял для тебя по тридцать рублей. Итого, получается двести десять. У тебя совесть есть? Ведь мы же все не меньше твоего работали, скажи честно.
— Подожди, Сань, какие двести десять? Проходи, расскажи все по порядку.
— Да что уж тут рассказывать, — фыркнул Архитектор, но в квартиру вошел, сел на диване в моей комнате и все рассказал. Оказалось, что Линев сказал каждому из студентов, что пока они ходят в свои институты, я тут совершаю трудовой подвиг, собираю металлолом, макулатуру, расчищаю от мусора какие-то несуществующие территории, короче, тебе выписано 150 рублей, а человек за тебя вкалывал, с тебя причитается, ну сколько-сколько — тридцатничек, да и то мало, надо бы полсотню сбросить, но что делать, если ты нищета, черт знает, в каких шмотках ходишь и в дырявых сапогах. Так Линев взял по тридцати рублей с каждого из семи дворников нашей бригады, но каждый думал, что он один только отсчитал из своего кармана в мою пользу, а сказать друг другу они не решались, потому что Линев пригрозил — если кто узнает, можешь сразу же писать заявление и выметаться из квартиры.