В мае я один раз был вечером у Субботиных. Бабушка Арина заболела, и моя бабка с бабой Леной пошли играть в карты к ней. Юра лег спать, а моя мать Анфиса уже тогда сильно пила и домой возвращалась очень поздно. Я сначала решил остаться дома, но под впечатлением «Вия», недавно посмотренного с люстры ДК Лазо, не мог высидеть в огромной и пустой двухкомнатной квартире наедине с беспробудно спящим братом. Я пошел к Субботиным. Гена лежал в своей комнате, у него болело сердце, и вставать с постели запрещалось. Мы смотрели с ним диафильмы и когда дошли до диафильма «Алешкино сердце», где мальчик заслонил своей грудью гранату, Гена признался мне шепотом, что слепил себе из красного, оранжевого и малинового пластилина новое сердце. И он показал мне его. Оно лежало в коробке из-под дверного замка, тугое и красное, по форме похожее на карточную червонную масть. Я подумал, что сердце — это замок человеческого тела, и если замок сломан, дверь открывается туго, со скрипом.
Вот оно лежало передо мною, Генино сердце.
— Здесь и твоего пластилина есть часть, — сказал Гена.
И я увидел, что в пластилиновом сердце есть часть и моего пластилина.
— Зачем оно тебе? — спросил я. — Ты же не засунешь его себе под ребра вместо старого.
— Конечно, нет, — сказал Гена. — Просто приятно, что здесь болит, а оно не болит, а оно тоже мое, понимаешь?
— Понятно, — сказал я.
— Знаешь, — сказал он еще через некоторое время, когда мы смотрели диафильм «Волшебная лампа Аладдина», — мне иногда кажется, что оно болит, а это, в груди, тогда перестает болеть.
Я внимательно пригляделся к пластилиновому сердцу. Действительно, мне показалось вероятным, что оно может болеть.
— Знаешь что, — сказал я, — надо его еще немножко убольшить. Погоди, я сейчас принесу.
Я сходил домой и, собрав весь свой красный пластилин, отнес его Гене. Он остался доволен, принялся смотреть на меня благодарными глазами, и мне тогда сделалось противно. Я сказал, что еще не докончил уроки, и ушел домой. Там уже лежала в коридоре моя пьяная мать Анфиса. Она плакала.
— Сын, — сказала она, — ты любишь меня?
Я молчал.
— Сынок, — сказала мать, — меня никто не любит.
— Глупости, — сжалился я, — сама знаешь, что бабка тебя любит. И Юра. И я.
— А ты не любишь, — плакала моя мать Анфиса. — Не любишь. Стесняешься меня. Да и за что меня любить, курву! Я знаю, что меня нельзя любить.
Вдруг в механизме ее пьяной головы переключился какой-то клапан, и она заревела:
— А должен любить, пар-шивец! Пар-шивец! Я тебе мать или не мать? Мать или не мать, отвечай! Я мать!
Я сбежал в нашу с ней комнату и запер дверь на крючок.
— Я мать! Я мать! — кричала за дверью Фиска, пыталась подняться, и я слышал, как она падает. — Я мать! Я мать!
Вскоре закончились занятия, я перешел в пятый класс, а летом я подружился с Веселым Павликом из маленького бурого дома и проводил у него массу времени.
Однажды Веселый Павлик, увидев во дворе красавицу тетю Веру Кардашову, сказал:
— Как ты считаешь, мама Сашки Кардашова ведь удивительная красавица, правда?
— Да, — сказал я, — настоящая красавица. Здо́ровская.
— Тонкая, — сказал Веселый Павлик. — Изящная. Пластичная. Ее бы хорошо слепить.
Он помял пальцами воздух, лепя из него тетю Веру.
— У тебя нет ли случайно пластилина?
— Есть! — обрадованно воскликнул я. — Конечно есть!
— Тащи, — громовым шепотом простонал Павлик.
Я быстро, как с горы на лыжах, проскочил по лестнице, выстрельнул свое тело из подъезда, галопом пересек двор — здрасьте, тетьвер — нырнул в свой подъезд, в свою квартиру, в свой письменный стол — и назад, снова через весь двор с коробкой в руках; споткнулся, упал… разноцветные куски пластилина посыпались на асфальт, тут же были собраны и уложены обратно, из коленки посочилась кровь, снова замелькали ступеньки к Веселому Павлику…
— Гений! — воскликнул Веселый Павлик. — Иди сюда, мой мальчик, я осыплю твое чело поцелуями!
Он приподнял меня над полом и с громким чмоканьем поцеловал в лоб, затем взял пластилин и стал лепить. Он брал куски разных цветов и без зазрения совести смешивал их. Если бы кто-нибудь позволил себе такое кощунство, я убил бы на месте, но пути Павлика были для меня неисповедимы. Быстро под его руками возникла из слепой массы пластилина женская фигурка, сначала ничем не похожая на тетю Веру, потом чуть-чуть похожая, потом все больше и больше похожая; наконец, Павлик громко выдохнул — фуххх!! — на подоконнике стояла и смотрела в небо пластилиновая тетя Вера Кардашова. Какая красота, боже мой, шептала она с затаенным дыханием, словно мультипликация.