Кейт Хэмер
Похороны куклы
В пустых глазницах смерти
Я различаю жизнь.
Любовь запустила тебя, как толстые золотые часы.
Kate Hamer
The Doll Funeral
Copyright © 2017 by Kate Hamer
This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency.
© Ракитина Е., перевод на русский язык, 2017
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017
1
Торт
20 августа 1983
Мой тринадцатый день рождения, а еще я стала охотником за душами.
Когда мама позвала меня, я сразу поняла: что-то должно случиться. Это было слышно по ее голосу.
– Руби…
Открытый глаз зеркала в коридоре следил, как я спускалась по лестнице, напевая себе под нос беспокойную мелодию. Моя праздничная блузка цвета желтка была застегнута под самое горло, а коричневая вельветовая юбка билась о ссадину на коленке.
Свет из распахнутой кухонной двери, за которой ждали родители, лужей разливался по грязному ковролину в коридоре.
На пластиковой столешнице стоял праздничный торт. В белой глазури, посыпанный цветными конфетками. Из него был вырезан большой треугольный кусок, рядом лежал острый нож, направленный острием в выемку.
Я на секунду зажмурилась. Я ждала наказания за какой-то мелкий проступок: за то, что разбила или не вымыла за собой чашку. За то, что не заперла или заперла дверь в сад – или что там постановил насчет нее отец в настоящее время. Но вместо этого мама и папа превратились, казалось, в кукол или марионеток. От носа к подбородку у них пролегли глубокие морщины. На маминых щеках горели тревожные пятна красной краски; из головы штопорами рвались кудри. Папа напряженно застыл у нее за спиной в своей серой фетровой куртке. Его рука поднялась, потерла нос. Мама переступила туда-сюда, и ее шлепанцы зловеще хлопнули по линолеуму.
Она открыла рот.
– Руби. Слушай, мы не хотим, чтобы ты устроила сцену или выкинула что-нибудь, но тебе пора узнать…
Папа из-за ее спины произнес сиплым голосом, какой бывает у тех, кто долго молчал:
– Да. Тринадцать, уже достаточно большая.
Конфетки на торте между нами оплывали яркими цветами, словно неслись куда-то или попали в капкан и теперь медленно истекали кровью.
– Руби, мы кое-что скрывали от тебя все эти годы, – сказала мама; она помолчала, а потом скороговоркой добавила: – Ты нам не родная. Ты не у нас родилась.
– И это многое объясняет…
Мать оборвала отца.
– Прекрати, хотя бы сейчас, прекрати, Мик. Оставь девочку в покое.
Она повернулась ко мне:
– Руби, мы тебя удочерили, когда тебе было четыре месяца. Ты не наш ребенок, слышишь?
Она оглянулась.
– Честное слово, Мик, по-моему, до нее не доходит.
Но до меня дошло.
Я выбежала в сад и запела от счастья.
Вырвалась из двери черного хода под грозовое небо, на воздух цвета темного масла. На волю, на волю, в траву по пояс. За садом заслоняли даль деревья. В этот раз я не обратила внимания на Тень, сидевшую возле двери в сад. Я сорвалась с крыльца на туго пружинивших ногах и побежала по заросшей дорожке, раскинув руки, чтобы ощутить, как змеятся под моими ладонями перистые верхушки трав. Волосы волной неслись у меня за спиной. Я краем глаза увидела что-то красное – уголок игрушечного пластмассового автобуса, ушедшего наполовину в путаные заросли, и руку куклы, чьи короткие пальчики указывали прямо в небо, кипевшее серыми каракулями.
Длинные острия вечерней примулы, сиявшие ярчайшей желтизной, торчали из травы, я забрела в самую гущу, остановилась и понюхала сладкую пыльцу, осевшую у меня на ладонях. Потом, вскинув руки, запела грозовым облакам:
– Эй, мулатка, потанцуй, тра-ла-ла-ла. В хороводе потанцуй, тра-ла-ла-ла-ла.
И, наверное, когда я в десятый или в двенадцатый раз пела: «Она как на сливе сахарок, рок, рок», – голос Мика прорезал холодную дорожку от двери в сад.
– Руби. Прекрати и вернись в дом, сейчас же.
Ноги у меня не шли, пока я плелась к дому. Сразу же у порога кулак Мика взметнулся, как змея, и расколол мне голову.
– Сядь, – приказал Мик.
Я бросилась прочь и села по другую сторону стола, держась за голову.
– Боже мой, боже мой, – пробормотала Барбара.
Выглядела она присмиревшей, словно они спорили, пока меня не было.
– Господи.
Она села и скрестила руки на груди.
– Руби, ты была совсем малышкой, когда мы тебя взяли, – сказала она. – Сейчас и представить сложно.