Анна поеживается, хотя в кухне не холодно. Едва заметно качает головой. Они обе понимают, что было предложено и отвергнуто. Анна не может с этим смириться – чтобы ее мать выковырнула собственного внука из тела дочери, как гранатовое зернышко булавкой.
Анна садится, кладет голову на стол и накрывает ее руками. Ей было бы не так трудно принимать решения, будь у нее больше времени. Не дави на нее изнутри вот это, созревающее, как зернышко, проросшее летом в земле; кажется, все совершается в мгновение ока.
12
День сахара
19 сентября 1983
Мои синяки меня почти расстраивают, они побледнели и пожелтели по краям, как старая газета. Остался только маленький порез на костяшке. Я надеялась, он превратится в шрам, иначе получится, что ничего на самом деле и не было. Каждый раз, как он зарастал, я сгрызала струпик. Но день или два я о нем не вспоминала, а когда взглянула, мое тело предательски починилось, и я увидела на костяшке только чистую розовую кожу в морщинках. Северный ветер продолжал дуть, и, стоило мне забыться, внезапно налетал, так что я клонилась вбок, словно меня так и били с другой стороны.
Пока родители были на работе, я взялась за гири Мика. Я решила стать сильной, как он, но едва смогла поднять их до плеча, что уж мечтать махать ими над головой, как он. Но я все равно продолжала пытаться, раз в час.
Барбара сказала, что мне пора возвращаться в школу, когда мыла посуду после обеда, надев ярко-розовые резиновые перчатки.
– Ты уже и так много пропустила.
Я смела со стола крошки кухонным полотенцем.
– А что я всем скажу, почему меня не было?
Она ответила:
– Ты погляди, теперь весь пол в крошках. Сходи, принеси совок и все замети.
Пока я возилась под столом, подметая, она произнесла:
– Да, я об этом думала. Может, скажешь, что ты упала и потянула ногу?
Я мигом распрямилась и встала со щеткой в одной руке и совком в другой. Мы обе какое-то время молчали. Барбара даже схватилась за бок мокрой резиновой перчаткой и прижала руку, словно ей было больно от вранья.
– Не думаю, что это правдоподобно.
И хотя я сказала это тихо, очень прилично, Барбара завелась:
– Бога ради, Руби! Откуда ты только таких слов набралась. Мы все понимаем, что то, что с тобой произошло, плохо, но я позабочусь о том, чтобы это не повторилось, так что тебе надо с этим смириться – и мне тоже.
Она стащила перчатки, швырнула их в грязную пену и пошла к двери.
– В словаре, я нахожу слова там, – сказала я ей в спину, когда она выходила из кухни.
Но не думаю, что она услышала.
К утру она даже уговорила Мика отвезти меня. Мик работал уборщиком в моей школе. Иногда мы встречались взглядами поверх его полотерной машины – жужжащей электрической черепахи, которую он толкал по коридорам. Потом он отводил глаза, снова смотрел вперед и шел дальше, прорезая чистую блестящую полосу. Обычно он не хотел везти меня в школу, шарахался, как от чумы, говорил, что я не затыкаюсь в машине, а ему надо в это время поразмышлять. Думаю, я болтала от нервов. Он любил приезжать пораньше, чтобы уйти в свой закуток, заварить чаю и спокойно посидеть в тишине перед работой.
– Сядь там. – Он мотнул головой в сторону лестницы. – Молча. Веди себя тихо и жди.