Он умолк. Красные глаза его смотрели на меня злобно.
— Ты преодолел препятствие, выдержал испытание, — сказал я.
— Что ты знаешь о препятствиях, испытаниях, выдержке и борьбе с силами зла? — ударил он кулаком по кулаку, глядя при этом куда-то вниз.
Я знал о его испытаниях. Пока он сидел в книгохранилище, расправляя пожелтевшие страницы манускриптов, я многое о нем узнал. Лупа, с помощью которой он разглядывал узоры букв, демонстрировала мне его огромный глаз. В нем и отражалась внутренняя борьба профессора. О своей же я никому не рассказывал.
— Ну и что из этого? — откинулся он на спинку стула. — Да ничего. Прошли годы — и я добился своего. Блестящая победа, правда? — Он смотрел на меня, как будто ждал, что я стану возражать. — Но тем временем слух мой стал тонким, как у собаки. — Он усмехнулся, обнажив розовые десны : — Я слушал. Внутренним слухом. Слушал биение моего сердца. Даже ночью, во сне, в забытьи... — Он вдруг встал и закричал: — Эй, сердце мое! Довольно нам играть в прятки. Давай возьмем быка за рога!
Прибежала официантка и вопросительно уставилась на профессора. Я взял ее за руку и отвел в сторонку.
— Он не имеет в виду вас, — шепнул я ей на ухо. Мы стояли рядом, ее бедро прижималось к моему, и она глядела мне прямо в глаза.
Фрейман вскочил и стряхнул с пиджака крошки.
— Шрага! Шрага! — закричал он. — Мы опаздываем!
Волосы официантки коснулись моего лица. Они были мягкими и пахли шампунем. В ожидании она потупилась. Тут профессор схватил ее за локоть, и девушка повернулась к нему. Он полуобнял ее и почти повис на ней. Она повела, вернее, потащила его за собой.
Фрейман сплюнул. Профессор повернул к нам голову:
— Вот это верно! Так и надо — плевать на все!
Глаза его налились кровью, как глаза быка на случке.
— Кто эти двое? — спросил он у официантки, кивнув в нашу сторону.
Она ничего не ответила, лишь нежно провела пальцами по его лицу.
— Один из них сторожит книги, — сам ответил он на свой вопрос, — другой — дает свет тем, кто ищет тьмы...
Его хохот был слышен нам и когда парочка уже удалилась во внутренние помещения.
Фрейман сидел вперив взгляд в стол. Не поднимая головы, он негромко проговорил:
— Все вы такие — с ног до головы порочные. Я-то думал, мы на похороны едем, к Шраге... — Он выпрямился. На глазах его были слезы.
— Едем, Фрейман, едем.
Я хотел похлопать его по плечу, но он с отвращением сбросил мою руку.
Внезапно Фрейман встал и энергичным шагом подошел к хозяину заведения. Вернувшись, он застегнул пиджак, надел кепку и сказал, что здесь вот-вот остановится автобус на Тель-Авив, так что, если я не поддался тому же искушению, что и Аксельрод, нам надо немедленно идти. И добавил, что не ожидал такого от Аксельрода:
— Будь с нами Шрага, вы бы не посмели.
Я кивнул и сказал:
— Будь Шрага жив, мы бы здесь не встретились.
На лице Фреймана промелькнула улыбка, и я сказал еще, что надо быть снисходительным к слабостям своих ближних.
— А ты ведь, — напомнил я ему, — всегда был доволен молочком из той молочной. Без греха, дружище Фрейман, нет и раскаяния.
— Но почему сегодня? Почему именно сегодня?
В голосе его не было раздражения, одна лишь боль. Он наклонился и тронул языком край стакана. Быть может, он прятал от меня глаза.
— Я-то думал... — прошептал он. — Эх!
Он махнул рукой и умолк.
— О чем ты думал? — подбодрил я его. — Ну-ка скажи!
— Я думал, мы уютно расположимся в машине и будем сидеть чинно и печально, — безнадежным тоном проговорил Фрейман. — Что будем говорить о тех замечательных поступках, которые совершил Шрага от первого дня нашего знакомства до самой смерти. Шрага ведь столько всего успел! В своей газете он рассказывал нам обо всем, что видел, думал и делал. Он здорово писал! По пятницам я читал в вечернем выпуске его статьи и рассказывал Уззи о днях нашей великой дружбы. — Он снова махнул рукой: — Теперь все кончено. Я думал, мы будем стоять у разверстой могилы и Аксельрод скажет речь за нас всех. Расскажет о легендарной жизни боговдохновенного и праведного Шраги...